Мальтийский крест Павла Первого
Шрифт:
Словом, ничто не предвещало грядущих неприятностей.
И вот чем все закончилось!
Я сижу на полу в спальне несчастного императора, и на голове у меня вместо волос мерзкие зеленые сосульки! И пахнет отвратительно.
Порфирьич с сочувствием оглядел меня, снял со своей головы бандану в черепах и протянул мне:
– Вот, повяжи голову, как-нибудь доберешься до дома…
Тут подала голос сопровождавшая нас хранительница, Леокадия, кажется, Петровна… хотя нет, Львовна. Вот интересно, я сама видела, как она грохнулась
– Можете сюда зайти, здесь туалетная комната императора. – Леокадия тронула меня за рукав и показала неприметную дверь, скрытую за малиновой бархатной портьерой.
Я скоренько юркнула туда и перевела дыхание, не успев испугаться очередного замкнутого пространства. Но очевидно, что только что пережитый приступ купировал следующий, у организма просто не было сил снова впадать в панику. В общем, не было звона в ушах и пелены перед глазами, сердце не забилось в бешеном ритме, дыхание не перехватило – словом, все обошлось.
В этой комнате я хотя бы была одна… Никто не пялился и не показывал пальцем.
Думаю, вы уже догадались, что кроме клаустрофобии я не могу терпеть, когда на меня обращают внимание. Не могу выступать на сцене, не могу делать сообщение или доклады перед целым залом, набитым людьми, вообще не могу говорить, когда меня слушают больше двух человек. Ну или трех. Мама меня понимает. Хотя раньше она так не считала. Но об этом потом.
Я оглядела комнату. Это было небольшое помещение, где имелся фарфоровый умывальник, овальное зеркало в золоченой раме и кресло с резными подлокотниками и бархатной обивкой, назначение которого я определила, увидев круглое отверстие в сиденье.
Я подошла к этому зеркалу и еще раз внимательно оглядела себя…
Если я надеялась, что в этом зеркале отражение будет не таким ужасным – моим надеждам не суждено было сбыться.
Как говорил незабвенный мультяшный ослик Иа-Иа – душераздирающее зрелище.
Кстати, этот ослик – мой любимый киногерой. К нему я чувствую искреннюю симпатию. Видимо, я нахожу в нем близкую, родственную душу.
Так вот, из зеркала на меня смотрело существо, которому больше всего подошло бы название «кикимора болотная».
Я кое-как подобрала осклизлые зеленоватые пряди и обернула их банданой. Спасибо Порфирьичу – если как следует закрепить бандану, этого зеленого ужаса не видно.
Правда, я стала похожа на начинающую рокершу, но это, в конце концов, не страшно.
Я еще немного поработала над банданой, закрепила ее, вытерла мокрое лицо салфеткой и хотела уже вернуться к остальным, как вдруг у меня возникло странное и неприятное ощущение – как будто кто-то смотрит мне в спину.
Я зябко поежилась и обернулась – кроме меня, в туалетной комнате никого не было.
Снова повернулась к зеркалу…
И опять почувствовала спиной чей-то пристальный взгляд.
Да что же это такое!
Мама
На этот раз я не стала оборачиваться. Наоборот, я приблизилась к зеркалу и пристально вгляделась в него.
В комнате было полутемно, и мне показалось, что в этой полутьме у меня за спиной бесшумно прошел человек в старинном камзоле и пудреном парике, с горящей свечой в руке…
Я моргнула – и человек исчез.
Я повернулась и вгляделась в ту часть комнаты, где я только что его видела.
Конечно, там никого не было.
Показалось.
И тут я увидела на стене надпись.
Надпись была сделана чем-то красным – неужели кровью?
Состояла она из двух слов:
Долгота дней.
Я вспомнила Порфирьича и принюхалась к красным буквам.
Они пахли не кровью (хотя я понятия не имею, как пахнет кровь).
Но эти буквы определенно пахли какой-то химией – то ли ацетоном, то ли каким-то другим растворителем. Значит, краска, а не кровь. Но если вы думаете, что мне от этого стало легче, то глубоко ошибаетесь. Глядя на эти буквы, я почувствовала, что на меня накатывает странное чувство. Не паника, нет, и не страх.
Это было… это было что-то необычное, как будто я стою перед очень высокой и непрозрачной стеной и знаю твердо, что там, за ней, совершенно другой мир. И даже не мир, а все другое, такое, что и представить нельзя. И я никогда этого не увижу, да, может, и не надо. И вдруг в этой стене приоткрылось маленькое окошечко. Оно настолько мало, что и разглядеть-то ничего нельзя в этом потустороннем мире, но я втягиваю носом воздух оттуда и понимаю, что это что-то необычное, что человек может там оказаться, но вот возвращаются оттуда единицы…
Я попятилась и уперлась рукой о фарфоровую раковину. И под руку попалось что-то маленькое и круглое. Я повернулась, с трудом отведя глаза от надписи, и увидела, что в руке у меня кольцо. Точнее перстень. Довольно большой, на мужскую крупную руку. Перстень был с виду простой, светлого металла, похоже на серебро. А вместо камня плоский овал, на котором выгравирован крест. И не простой, а мальтийский, уж крестов этих я в Михайловском замке навидалась, могу отличить.
Я зажала кольцо в кулаке и выглянула из туалетной, окликнув Порфирьича:
– Посмотри, что здесь!
Порфирьич уловил волнение в моем голосе и с проворством, неожиданным при его возрасте, влетел в туалетную.
– Ну, что здесь у тебя?
– Вот, посмотри… – Я шагнула к тому месту стены, где увидела странную надпись.
Но там ничего не было.
Стена была чистой.
Я отступила в сторону, посмотрела правее, левее – никакой надписи не было.
– Порфирьич, но я только что видела здесь, на стене, надпись… честное слово, я не выдумываю…
– Какую надпись? – с живейшим интересом спросила Леокадия Львовна, которая, оказывается, тоже просочилась в туалетную и теперь в волнении смотрела на меня.