Мальтийский сокол
Шрифт:
– Значит, если я вас правильно понял, вы не знаете, что она из себя представляет? – От удивления он даже заговорил обычным голосом, не мурлыкая.
Спейд беззаботно взмахнул сигарой.
– Черт возьми, – сказал он спокойно, – я знаю, как она должна выглядеть. Я знаю ее непомерную ценность, поскольку вижу, что вы готовы жизнь за нее отдать. Но я не знаю, что она из себя представляет.
– Она не сказала вам?
– Мисс О'Шонесси?
– Да. Прелестная девушка.
– Угу. Не сказала.
Глаза толстяка превратились в горящие угольки, еле видные за розовыми складками жира. Он
– Она должна знать. – Потом добавил: – И Кэйро тоже не сказал?
– Кэйро осторожен. Он готов купить ее, но боится сообщить мне что-нибудь, чего я еще не знаю.
Толстяк облизал губы.
– Сколько он предлагает за нее? – спросил он.
– Десять тысяч долларов.
Толстяк презрительно усмехнулся.
– Десять тысяч, причем даже не фунтов, а долларов. Вот вам и грек! Хм! И что вы ответили ему?
– Я сказал, что если и отдам ему птицу, то надеюсь взамен получить эти самые десять тысяч.
– Вот именно, «если»! Ловко сказано, сэр. – Лоб нахмурившегося толстяка покрылся новыми морщинами. – Они должны знать, – сказал он почти про себя. – А знают ли? Знают ли они, что представляет из себя черная птица? Каково ваше впечатление?
– Не могу вам помочь в этом, – признался Спейд. – Кэйро вообще ничего не говорил, а она сказала, что не знает, но я ей не верю.
– Это мудро, не доверять ей, – сказал толстяк, но было видно, что мысли его бродят где-то далеко. Он почесал голову. Потом нахмурился так, что его лоб покрылся свежими красными складками. Поерзал в кресле, насколько это позволяли размеры кресла и его собственные габариты. Затем закрыл глаза, снова открыл – резко и широко – и сказал Спейду: – Может, они и не знают. – Его розовое лицо-луковица постепенно светлело, пока не приняло выражение неизъяснимого блаженства. – Если они не знают… – вскричал он. – Если они не знают, то во всем необъятном мире об этом знаю только я!
Спейд натянуто улыбнулся.
– Я рад, что пришел туда, куда нужно, – сказал он.
Толстяк тоже улыбнулся, но как-то загадочно. Выражение блаженства исчезло с его лица, глаза смотрели настороженно. Лицо превратилось в улыбчивую маску – преграду между его мыслями и Спейдом. Избегая смотреть на Спейда, он бросил взгляд на его стакан. Лицо толстяка просветлело.
– Черт возьми, сэр, – сказал он, – у вас же стакан пустой. – Он встал, подошел к столу и, готовя напитки, начал возиться со стаканами, сифоном и бутылкой.
Спейд сидел неподвижно, пока толстяк с поклоном и игривой фразой «Ах, сэр, это лекарство еще никому не приносило вреда!» не протянул ему вновь наполненный стакан. Тогда Спейд встал и посмотрел на толстяка сверху вниз суровыми ясными глазами. Потом поднял стакан. Сказал отчетливо и с вызовом:
– За откровенный диалог и взаимопонимание.
Толстяк хихикнул, и они выпили. Толстяк сел. Держа свой стакан у живота двумя руками и улыбаясь Спейду, он сказал:
– Да, сэр, это поразительно, но все-таки, видимо, факт, что ни она, ни он не знают точно, что представляет из себя птица, и это, похоже, не знает никто в этом необъятном мире, кроме и за исключением вашего покорного слуги Каспера Гутмана, эсквайра.
– Прекрасно. – Спейд стоял, широко расставив ноги, одну руку
– Математически все правильно, сэр. – Глаза толстяка заискрились, – но, – он заулыбался, – я не уверен, что расскажу вам о птице.
– Не валяйте дурака, – сказал Спейд терпеливо. – Вы знаете, что она из себя представляет. Я знаю, где она. Именно поэтому мы и встретились.
– Так где же она, сэр?
Спейд промолчал.
Толстяк сложил губы бантиком, поднял брови и склонил голову набок.
– Видите ли, – начал он учтиво, – я должен сказать вам то, что знаю, а вы мне то, что знаете, не скажете. Это едва ли справедливо, сэр. Нет, нет, так дела, по-моему, не делаются.
Лицо Спейда сделалось бледным и суровым. Он заговорил быстро низким яростным голосом:
– Думайте, и побыстрее. Я уж говорил вашему мозгляку, что вам придется найти со мной общий язык. А теперь я говорю вам, что или вы мне сегодня все расскажете, или между нами все кончено. Зачем вы тратите мое время? На кой дьявол мне вы и ваши секреты?! Я в точности знаю, что содержится в подвальных сейфах казначейства, но что мне за польза от этого? Обойдусь и без вас! Черт с вами! Может, и вы обошлись бы без меня, если бы держались от меня подальше. А теперь поздно. В Сан-Франциско вам без меня не обойтись. Так что вам придется решать – да или нет – причем сегодня.
Он развернулся и с яростным безрассудством запустил стаканом в стол. Стакан ударился о столешницу и разбился вдребезги; капли виски и осколки стекла засверкали на столе и на полу; Спейд как ни в чем не бывало снова повернулся к толстяку.
Судьба стакана взволновала толстяка не больше, чем Спейда; он по-прежнему сидел, сложив губы бантиком, подняв брови и склонив голову набок; выражение учтивого внимания не покидало его розоватого лица ни во время выходки Спейда, ни сейчас.
Все еще взбешенный Спейд сказал:
– И еще одно, я не хочу…
Слева от Спейда открылась дверь. Вошел уже знакомый мальчишка. Он закрыл дверь, встал около нее, уронив руки вдоль тела, и посмотрел на Спейда. Глаза его были широко открыты, зрачки расширены.
– И еще одно, – повторил Спейд, сверля взглядом мальчишку, – пока думаете, держите этого ублюдка от меня подальше. Я убью его. Он мне не нравится. Действует на нервы. Я убью его, как только он сунется ко мне еще раз. Он и пикнуть не успеет. Я его убью.
Губы мальчишки сложились в подобие улыбки. Но он не поднял глаз и не проронил ни слова.
Толстяк сказал уступчиво
– Да, сэр, должен сказать, у вас необузданный темперамент.
– Темперамент? – Спейд захохотал как безумный. Он подошел к креслу, на которое, войдя, положил свою шляпу, взял ее и надел. Вытянул свою длинную руку с толстым указательным пальцем, направленным в живот толстяка. Его гневный голос заполнил всю комнату. – Думайте, и хорошенько. Я жду до половины шестого. И тогда вы или играете со мной, или катитесь ко всем чертям. – Он опустил руку, мрачно посмотрел на учтивого толстяка, потом на мальчишку и направился к той двери, через которую пришел. Открыв дверь, он обернулся и хрипло сказал: