Мальтийское Эхо
Шрифт:
– Почему к счастью?
– Я бы сейчас мучилась от раздвоения... Как Гомпеш, - рассмеялась она.
Андрей заметил, что в глазах её не сверкали обычные огонечки, в них отображались стальной цвет невской воды и петербургского неба.
Такси двигалось по Невскому проспекту.
– Остановитесь у "Севера", пожалуйста, - попросила шофера Вера Яновна.
– Я хочу купить пирожное "Белые ночи", - это уже Андрею.
– У тебя куча восточных сладостей!
– удивился мужчина.
– Это я оставлю тебе. Ты же любишь восточных женщин с матовой или глянцевой мраморной кожей?!
"Вот это да!" - подумал Андрей Петрович - "Ведь
Они уже ехали по Смольной набережной. Темнело. Серо-оранжевые тучи все сгущались, чернели, предвещая грозу.
Друзья поднялись в квартиру Веры на семнадцатом этаже. Пока они ехали в лифте переглядывались как старшеклассники.
– Покажи, что обещала, - с порога заявил мужчина.
– Что я обещала?
– смутилась женщина.
– Смольный монастырь.
– Ох, Господи! Я уже подумала... Вот, иди сюда.
Они подошли к окну. Небо совершенно почернело, вдали уже сверкали молнии. Через миг небо с землей соединилось завесой ливня. Нити струй в этой завесе выделяли десяток оттенков серого. Лучи прожекторов мягко и выразительно "обнимали" монастырь. Купола башен четырех церквей по углам архитектурного ансамбля были на уровне глаз Веры и Андрея.
Верочка горячим взволнованным шепотом прочла:
– Это небо в порезах тревоги,
Как глаза человека, что близко.
Я хочу рассмотреть у дороги
Красных маков, как шрамов, полоски.
– Что это? Твои стихи?
– спросил мужчина.
– Да, сейчас на ум пришли. Подражание Вознесенскому. А посвящаю тебе!
И в этот момент оба широко открытыми глазами удивленно стали наблюдать, как над куполами центрального Собора проклюнулось и быстро разрослось большое, чистое и светлое пятно! А вокруг гроза!
Мужчина и женщина в одном порыве сцепили пальцы рук друг друга.
– Удивительно! И здесь чудеса. Хороший знак!
– Андрей вспомнил светлое пятно в катакомбах.
– Повенчаны!
– еле слышно выдавила из себя Верочка.
– Что? Я не расслышал.
– Так.
– А почему у тебя не стеклопакеты? И в усадьбе тоже. Правда, в дорогих красивых рамах из красного дерева.
– А ты догадайся!
– задорно ответила молодая женщина.
– Нравятся такие...
– А чем особенно? В какое время года?
– Да, точно - Андрей Петрович хлопнул себя по лбу - "рисует узоры мороз на оконном стекле..."
– Молодец! Ты посиди здесь, в гостиной, посмотри альбомы фотографий, а я пойду в кухню, приготовлю что-нибудь "на скорую руку". Позову.
Андрей сел в кресло в углу комнаты, включил торшер, огляделся. Во всю стену и до потолка книжный шкаф, два плетеных кресла, четыре стула и стол, тоже плетеные. Стол большой, круглый, по центру комнаты. Над ним - зеленый старинный абажур. По стенам развешаны картины. Похоже, что натуральные копии известных полотен в солидных рамах. Виды Праги и Вены. Известные виды, но стиль конца девятнадцатого века: длинные платья, котелки и шляпки, кареты вперемешку с первыми автомобилями.
Вот золотая улочка. Конечно, ведь Прага - европейская столица алхимии, замешанной на мистике. Кажется, что из этой вот двери выйдет сейчас Кафка. А этот мужчина явно фрондер. Он ждет
Художественная литература в шкафу стояла аккуратными рядами, а вот тома специальной литературы, папки и тетради, в бо?льшем количестве, чем художественная, были в том творческом беспорядке, который свидетельствовал, что хозяйка постоянно с ними работает. На полке торшера, под ним, на подоконнике лежали стопки газет и журналов: "Москва", "Нева", "Культура", "Литературка".
Он принялся листать фотоальбомы. Два малоформатных современных содержали фото с друзьями, коллегами, впечатления о праздниках, важных событиях, поездках. Эти альбомы Андрей отложил в сторону, лишь бегло заглянув в них. А третий, старый и тяжелый, в кожаном затрепанном переплете он листал неспешно. Это личный. Только Верочка и родные. Вот Вера еще ребенок, вот лет шесть с куклой и косичками. В косичках большие банты. Глаза девочки широко открыты. Добрая, доверчивая улыбка. А здесь она школьница, класс пятый или шестой. Тут десятый класс. Гордый взгляд красавицы, знающей себе цену. На этой фотографии Вере уже лет двадцать, взгляд подстреленной птицы, зовущей на помощь. К этой страничке альбома двумя скрепками прикреплены два десятка листочков. Стихи. Написанные от руки. Видимо, Верочкины. Без разрешения прочесть неудобно.
Мужчина подошел к двери кухни, хозяйки не было. Он окрикнул ее. Ответ прозвучал из другой комнаты, наверное, спальни.
– Сюда пока нельзя! Я перед отъездом не успела прибраться.
– Думается мне, ты не любишь делать уборку?
– спросил Андрей Петрович ехидно, заранее зная ответ.
– Ненавижу! Квартира небольшая, двухкомнатная, но на качественную уборку ни сил, ни времени не остается. Иногда приезжает Иришка и до одури трет что-то в ванной и на кухне. И ворчит. Любит идеальную чистоту!
– Там в альбоме стихи...
– начал, было, мужчина.
– Их читать нельзя!
– тревожно воскликнула женщина.
– Это черновики... Черновой полосы моей жизни.
Андрей вернулся в кресло.
"Да", - подумал он - "запечатленное время, застывающие моменты жизни. Фотографии, особенно давнишние, обладают какой-то притягательной задушевностью. Даже чужие, даже незнакомых людей. Они "воронкой" засасывают в другую жизнь, иную, былую. И эта жизнь непостижимым образом становится близкой тебе. И эти люди делаются ближе. Лечебное воздействие сопричастности, психотерапия от равнодушия".
Андрей Петрович еще раз с нежностью посмотрел на фото Верочки с косичками, улыбнулся и закрыл альбом.
– Давай поужинаем в кухне, - крикнула Вера, - одиннадцать вечера. Ужин должен быть легким, но не кратким.
Когда гость появился на пороге кухни без туфель, в носках, она всплеснула руками, воскликнув:
– Господи, дура же я. В душ, потом переоденешься вот в это, - она взяла в руки пакет.
– Привет из Византии.
Через двадцать минут Андрей предстал перед Верочкой в тонком, длинном шелковом халате, фиолетовом с ярко-желтыми звездами, окаймляющими ворот, рукава и подол. И в турецких домашних туфлях с загнутыми вверх носками.