Мальва
Шрифт:
– Никого я вас не люблю, - снова равнодушно сказала она, отмахиваясь рукой от дыма.
– Врешь, поди-ка?
– Для чего мне врать?
– спросила она, и по ее голосу Сережка понял, что врать ей действительно не для чего.
– А ежели ты его не любишь, как же ты позволяешь ему бить тебя? серьезно спросил он.
– Да разве я знаю? Чего ты пристаешь?
– Чудно!..
– тряхнув головой, сказал Сережка.
И оба они долго молчали.
Ночь приближалась. Тени ложились на море от облаков, медленно двигавшихся в небе. Волны звучали.
Огонь у Василия
– Слушай!
– сказал он.
– Ты знаешь, чего хочешь?
– Кабы знала!
– с глубоким вздохом, очень тихо ответила Мальва.
– Стало быть, не знаешь? Это плохо!
– уверенно заявил Сережка.
– А я вот всегда знаю!
– И с оттенком грусти он добавил: - Только мне редко чего хочется.
– Мне всегда хочется чего-то, - задумчиво заговорила Мальва.
– А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку - и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех - себя самое, то избила бы весь народ. И потом бы себя... страшной смертью... И тоскливо мне и весело бывает... А люди все какие-то дубовые.
– Народ гнилой, - согласился Сережка.
– То-то, я смотрю на тебя и вижу - не кошка ты, не рыба... и не птица... А все это есть в тебе однако... Не похожа ты на баб.
– И то слава богу!
– усмехнулась Мальва.
Из-за гряды песчаных бугров, слева от них, появилась луна, обливая море серебряным блеском. Большая, кроткая, она медленно плыла вверх по голубому своду неба, яркий блеск звезд бледнел и таял в ее ровном, мечтательном свете.
Мальва улыбнулась.
– А... знаешь?.. Мне иной раз кажется, - что, если бы барак ночью поджечь, - вот суматоха была бы!
– Какая!
– с восхищением воскликнул Сережка и вдруг толкнул ее в плечо.
– Знаешь что... я тебя научу, - забавную штуку сыграем! Хочешь?
– Ну?
– с интересом спросила Мальва.
– Ты этого Яшку, - раззадорила здорово?
– Огнем пышет, - усмехнулась она.
– Страви его с отцом! Ей-богу! Потешно будет... Схватятся они, как медведи... Ты подогрей старика-то, да и этого тоже... А потом мы их друг на друга и спустим... а?
Мальва обернулась к нему и пристально посмотрела на его рыжее, весело улыбавшееся лицо. Освещенное луной, оно казалось менее пестрым, чем днем, при свете солнца. На нем не было заметно ни злобы, - ничего, кроме добродушной и немножко озорной улыбки.
– За что ты их не любишь?
– подозрительно спросила Мальва.
– Я?.. Василий - ничего, мужик хороший. А Яшка - дрянь. Я, видишь ты, всех мужиков не люблю... сволочи! Они прикинутся сиротами - им и хлеба дают и - все! У них вон есть земство, и оно все для них делает... Хозяйство у них, земля, скот... Я у земского доктора кучером служил, насмотрелся на них... потом бродяжил много. Придешь, бывало, в деревню, попросишь хлеба цоп тебя! Кто ты, да что ты, да подай паспорт... Бивали сколько раз... То за конокрада примут, то просто так... В холодную сажали... Они ноют да притворяются, но жить могут:
– А ты разве не мужик?
– перебила его Мальва, внимательно слушая его речь.
– Я мещанин!
– с некоторой гордостью отрекся Сережка.
– Города Углича мещанин.
– А я - из Павлиша, - задумчиво сообщила Мальва.
– За меня никого нет заступника! А мужики... они, черти, могут жить. У них и земство и все такое.
– А земство - это что?
– спросила Мальва.
– Что? А черт его знает что! Для мужиков поставлено, их управа... Плюнь на это... Ты говори о деле - устрой-ка им стычку, а? Ничего ведь от этого не будет, - подерутся только!.. Ведь Василий бил тебя? Ну, вот и пусть ему его же сын за твои побои возместит.
– А что?
– усмехнулась Мальва.
– Это хорошо бы...
– Ты подумай... разве не приятно смотреть, как из-за тебя люди ребра друг другу ломают? Из-за одних только твоих слов?.. двинула ты языком раз-два и - готово!
Сережка долго, с увлечением рассказывал ей о прелести ее роли. Он одновременно и шутил и говорил серьезно.
– Эх, ежели бы я красивой бабой был! Такую бы я на сем свете заваруху развел!
– воскликнул он в заключение, схватил голову в руки, крепко сжал ее, зажмурил глаза и замолчал.
Луна уже была высоко в небе, когда они разошлись. Без них красота ночи увеличилась. Теперь осталось только безмерное, торжественное море, посеребренное луной, и синее, усеянное звездами небо. Были еще бугры песку, кусты ветел среди них и два длинные, грязные здания на песке, похожие на огромные, грубо сколоченные гроба. Но все это было жалко и ничтожно перед лицом моря, и звезды, смотревшие на это, блестели холодно.
Отец и сын сидели в шалаше друг против друга, пили водку. Водку принес сын, чтобы не скучно было сидеть у отца и чтобы задобрить его. Сережка сказал Якову, что отец сердится на него за Мальву, а Мальве грозит избить ее до полусмерти; что Мальва знает об этой угрозе и потому не сдается ему, Якову, Сережка смеялся над ним.
– За-адаст он тебе за твои шашни! Так оттянет уши, что они по аршину величиной будут! Ты лучше не попадайся на глаза ему!
Насмешки рыжего, неприятного человека породили в Якове острую злобность к отцу. А тут еще Мальва мнется и, глядя на него то задорно, то грустно, усиливает до боли его желание обладать ею...
И вот Яков, придя к отцу, смотрит на него, как на камень посреди своей дороги, - на камень, через который невозможно перескочить и обойти его нельзя. Но, чувствуя, что он нимало не боится отца, Яков уверенно смотрел в его угрюмые, злые глаза, точно говорил ему:
"Ну-ка, тронь?!"
Они уже дважды выпили, но ничего не сказали еще друг другу, кроме нескольких незначительных слов о промысловой жизни. Один на один среди моря, они копили в себе озлобление друг против друга, и оба знали, что скоро оно вспыхнет, обожжет их.
Рогожи шалаша шуршали под ветром, лубки постукивали друг о друга, красная тряпка на конце шеста лепетала что-то. Все эти звуки были робки и похожи на отдаленный шепот, бессвязно, нерешительно просивший о чем-то.