Малыш (илюстр)

Верн Жюль Габриэль

– Книги мои… Книги! – кричал он, ломая в отчаянии руки.

И, попробовав спуститься по лестнице, ступени которой уже лизали огненные языки, он кинулся к окну, решив выбросить в него свои книги и папки. Ватага школьников, стремительно бросившись, раздавила, разодрала все, пуская вырванные листки по ветру, в то время как О'Бодкинс решился наконец спуститься по лестнице, приставленной к стене с улицы.

Но что удалось ему, то было невозможно для Грина и Малыша. Чердак освещался лишь узеньким окошечком, и внутренняя лестница была в огне, трещала и разваливалась. Стены уже прогорели,

и искры, сыпавшиеся дождем на соломенную крышу, грозили превратить скоро весь Ragged school в груду золы.

Вдруг среди шума и треска раздались отчаянные крики Грипа.

– Разве на чердаке кто-нибудь есть? – тревожно спросил голос недавно прибывшего на пожар зрителя. Он принадлежал даме, одетой по-дорожному. Оставив карету на углу улицы, она прибежала сюда, сопровождаемая горничной.

Катастрофа разыгрывалась так стремительно, что не было возможности в ней разобраться. Поэтому, когда удалось спасти директора, все думали, что в доме уже никого не осталось, и огню было предоставлено кончать свое дело.

– Спасайте… спасайте тех, кто остался! – закричала путешественница… – Скорее, давайте лестницы и спасайте их!

Но как приставить лестницы к этим стенам, готовым ежеминутно рухнуть? Как добраться до чердака, который весь окутан дымом и крыша которого походила на горящий стог сена?

– Кто у вас там, на чердаке? – спросила тревожно дама у О'Бодкинса, занятого собиранием уцелевших листов.

– Кто?.. Я не знаю… – ответил растерявшийся директор, думая лишь о собственном несчастье.

Наконец он вспомнил:

– Ах!., да… двое: Грип и Малыш…

– Несчастные! – закричала дама. – Мое золото, мои драгоценности, все, все тому, кто их спасет!

Но проникнуть в школу было уже невозможно. Внутри все шипело, трещало, разваливалось. Еще несколько минут – и под напором ветра Ragged school рухнет, а на его месте останется лишь пылающий костер.

Вдруг в крыше показался пролом у самого окошка. Это Грип с неимоверными усилиями проломал отверстие в крыше в ту минуту, когда пол уже трещал под ним. Выбравшись с большим трудом на крышу, он вытащил туда полузадохнувшегося ребенка. Добравшись до наружной стены, Грип закричал, держа на руках Малыша:

– Спасите… спасите его!

И бросил ребенка на улицу, где его, к счастью, подхватил стоявший внизу человек.

Грип, едва живой, соскользнул вниз по балке, рухнувшей на землю вслед за ним.

Путешественница, подойдя к человеку, державшему на руках Малыша, спросила дрожащим от волнения голосом:

– Чье это невинное создание?

– Он ничей!.. Это найденыш, – ответил человек.

– В таком случае он мой… мой!.. – закричала она, взяв его на руки и прижимая к груди.

– Сударыня… – заметила горничная.

– Молчи… Элиза… молчи!.. Это ангел, посланный мне с неба!

Так как у этого ангела не было ни родителей, ни родственников, то, конечно, самое лучшее было отдать его этой прекрасной даме с великодушным сердцем, что и было исполнено при громких криках «ура», в то время как разваливались последние остатки Ragged school.

Глава шестая. ЛИМЕРИК

Кто была

эта великодушная женщина, появившаяся вдруг так мелодраматически? Ее поведение, полное сценических эффектов, было все же так искренне, что никто не удивился бы, если бы она, пожертвовав жизнью, сама бросилась в пламя для спасения несчастной жертвы. Будь этот ребенок ее собственным, она не прижимала бы его к груди с большей любовью, унося его в карету. Напрасно горничная предлагала ей избавиться от драгоценной ноши… Никогда… никогда!

– Нет, Элиза! – повторяла она дрожавшим голосом. – Он мой… Небо дало мне возможность спасти его из-под горящих обломков… Благодарю, благодарю Тебя, Боже!.. Ах, милочка, милочка!

Малютка дышал с трудом, широко открыв рот, с закрытыми глазами. Ему нужен был воздух, простор: чуть не задохнувшись от дыма, он рисковал теперь быть задушенным порывистыми ласками своей спасительницы.

– На станцию, – приказала она кучеру, садясь в карету. – На станцию!.. Ты получишь гинею, если мы не опоздаем на поезд в девять сорок семь!

Кучер не мог остаться равнодушным к такому обещанию и пустил клячу вскачь.

Но кто же была, наконец, эта загадочная путешественница? Может быть, Малышу посчастливилось наконец попасть в такие руки, которые его уже никогда не покинут?

Мисс Анна Уестон была примадонной драматического театра Дрюри-Лена, второй Сарой Бернар, и играла в настоящее время в Лимерике, в провинции Мюнстера. Она уже несколько дней путешествовала в сопровождении своей горничной, почти подруги, ворчливой, но преданной ей сухой Элизы Корбетт.

Прекрасная женщина, эта актриса, очень любимая публикой, вечно играющая роль, даже за кулисами, всегда готовая отозваться, когда дело касалось чувств, с открытой душой, она в то же время относилась очень серьезно ко всему, что касалось искусства, неумолимая к случайностям и неловкостям, могущим подорвать ее славу.

Мисс Анна Уестон, приобретшая известность в Англии, ждала лишь подходящего случая стяжать лавры в Америке, в Индии, в Австралии, то есть всюду, где был распространен английский язык, так как она была слишком горда, чтобы изображать из себя куклу перед не понимающей ее публикой.

Желая отдохнуть от непрерывного утомления, испытываемого ею после исполнения современных драм, в которых ей приходилось неизменно умирать в последнем действии, она приехала подышать свежим, живительным воздухом на берег Галуея, где и жила в продолжение трех дней. В этот же вечер она направлялась на поезд, возвращаясь в Лимерик, где должна была играть на следующий день, как вдруг крики ужаса и сильное зарево привлекли ее внимание. Это горел Ragged school.

Пожар?.. Как устоять перед желанием увидеть «настоящий» пожар, так мало похожий на пожары, изображаемые на сцене? По ее приказанию и несмотря на возражения Элизы, карета остановилась в конце улицы, и мисс Анна Уестон стала свидетельницей всех перипетий этого страшного зрелища, столь отличного от искусственного, на который дежурные пожарные смотрят, снисходительно улыбаясь. На этот раз валились уже не декорации, а здание, разрушаемое настоящим огнем. Все было как в хорошо обдуманной пьесе.