Малыш[рис. В.С. Саксона]

Доде Альфонс

Таково было, по крайней мере, мое первое впечатление. Но вдруг, отвечая на какую-то мою фразу, мадемуазель Пьерот, глаза которой оставались до сих пор опущенными, медленно подняла их на меня, и в то же мгновение, точно по волшебству, маленькая мещаночка исчезла… Я видел теперь одни только ее глаза, большие, сияющие, черные глаза, которые я тотчас же узнал…

О, чудо! Это были те же Чёрные глаза, которые так кротко светили мне там, в холодных стенах старого коллежа; Чёрные глаза, которыми распоряжалась старая колдунья в очках, одним словом, «мои» Чёрные глаза… Мне казалось, что это сон. Мне хотелось закричать им: «Вы ли это, прекрасные Чёрные глаза? Вас ли я опять нашёл на другом лице?.. Да, это были они, и невозможно было

не узнать их. Те же ресницы, тот же блеск, тот же сдержанный огонь. Было бы безумием думать, что на свете могут найтись другие такие глаза. К тому же доказательством того, что это были именно те самые, Чёрные глаза, а не какие-нибудь другие, на них похожие, служило то, что они тоже узнали меня, и мы, конечно, не замедлили бы завести один из наших прежних безмолвных диалогов, если бы в эту минуту я не услышал над самым ухом какой-то странный звук, точно мышь грызла что-то. Я повернул голову и увидел в кресле, стоявшем у изгиба рояля, человека, которого я раньше не заметил. Это был высокий, худой, мертвенно бледный старик с птичьей головой, с острым носом и круглыми безжизненными глазами, расставленными далеко от носа, почти у самых висков… Если бы не кусок сахара, который старик держал в руке и время от времени грыз, можно было бы подумать, что он спит. Несколько смущенный этим призраком, я отвесил ему глубокий поклон, на который он не ответил…

— Он тебя не видит, — сказал мне Жак. — Это слепой… Господин Лалуэт.

«К нему очень подходит это имя», [44] — подумал я, и чтобы не видеть этого страшного старика с птичьей головой, я поспешил опять повернуться к Чёрным глазам, но, увы, очарованье рассеялось, — Чёрные глаза исчезли!

Вместо них на табурете у рояля чинно сидела обыкновенная мещаночка…

В эту минуту дверь гостиной отворилась, и Пьерот шумно вошел в комнату. За ним следовал молодой человек с флейтой под мышкой. При его появлении Жак бросил на него молниеносный взгляд, способный убить буйвола. Но он, вероятно, не попал в цель, так как флейтист и глазом не моргнул.

44

Лалуэт (L'alouette) — по-французски — жаворонок.

— Ну что, малютка, — сказал севенец, целуя дочь в обе щеки, — ты довольна? Тебе привели, наконец, твоего Даниэля… Как же ты его находишь?.. Очень мил, не так ли? Вот уж, правда, можно сказать… вылитый портрет мадемуазель…

И добряк, повторяя сцену, разыгравшуюся в магазине, вытащил меня на середину комнаты, чтобы все могли видеть глаза мадемуазель… нос мадемуазель… подбородок с ямочкой мадемуазель…

Этот осмотр очень смутил меня. Госпожа Лалуэт и ее партнерша, дама высоких качеств, прервали игру и, откинувшись на спинку кресел, рассматривали меня с полнейшим хладнокровием, громко критикуя или расхваливая ту или другую часть моей особы, точно я был откормленным цыпленком, вынесенным для продажи на рынок. Между нами говоря, дама высоких качеств была, по-видимому, хорошим знатоком по части молодой живности.

К счастью, Жак положил конец этой пытке, попросив мадемуазель Пьерот сыграть что-нибудь.

— Да, да, сыграем что-нибудь, — подхватил флейтист, бросаясь к роялю с флейтой в руках.

— Нет, нет… не надо дуэта, не надо флейты! — воскликнул Жак. Голубые глаза флейтиста бросили на него ядовитый, как караибская стрела, взгляд. Но Жак невозмутимо продолжал кричать: — Не надо флейты!

В конце концов он остался победителем, и мадемуазель Пьерот сыграла нам без всякой флейты одну из очень известных пьес — «Грезы» Рослена. Во время её игры Пьерот плакал от восхищения; Жак плавал в блаженстве; безмолвный, с флейтой у губ, флейтист подергивал в такт плечами и мысленно аккомпанировал.

Покончив с Росленом, мадемуазель Пьерот повернулась ко мне:

— А

вас, господин Даниэль, — проговорила она, опуская глаза, — мы разве не услышим? Ведь вы поэт.

— И прекрасный поэт, — прибавил Жак, этот нескромный Жак…

Вы понимаете, конечно, что мне совсем не улыбалось читать стихи перед всеми этими амалекитянами. [45] Если б еще Чёрные глаза были здесь! Но нет! Вот уже целый час, как они погасли. И я напрасно искал их… Надо было слышать, каким развязным тоном я ответил маленькой Пьерот:

45

Амалекитяне — упоминаемое в библии древнее племя арабского происхождения.

— На этот раз простите меня, мадемуазель, я не захватил с собой своей лиры.

— Не забудьте же принести ее в следующий раз, — сказал Пьерот, приняв эту метафору в буквальном смысле. Бедняга искренно думал, что у меня есть лира и что я играю на ней так же, как его приказчик на флейте… Да, прав был Жак, предупреждая, что ведёт меня в курьезный мирок.

Около одиннадцати часов подали чай. Мадемуазель Пьерот ходила взад и вперед по комнате, предлагала сахар, наливала молоко, приветливая, с улыбкой на устах, с поднятым в воздух мизинцем.

Тут я опять увидел Чёрные глаза. Они неожиданно появились передо мной, сияющие, полные участья, но они снова исчезли, прежде чем я успел с ними заговорить… И только тогда я понял, что в образе мадемуазель Пьерот слились два совершенно различных существа: мадемуазель Пьерот — маленькая мещаночка с гладко причесанными на пробор волосами, созданная для того, чтобы царить в бывшем доме Лалуэт, и Чёрные глаза, — эти большие, полные поэзии глаза, раскрывавшиеся, как два бархатных цветка, и точно по волшебству преображавшие, весь этот смешной мирок торгашей. Мадемуазель Пьерот совершенно не привлекала меня, но Чёрные глаза… О Чёрные глаза!..

Пора было расходиться. Госпожа Лалуэт поднялась первая. Она укутала мужа в большой клетчатый плед и потащила его, как забинтованную мумию. После их ухода Пьерот долго еще стоял с нами на площадке лестницы, задерживая нас своей бесконечной болтовней.

— Ну, теперь, господин Даниэль, когда вы уже узнали наш дом, я надеюсь, что мы вас будем часто видеть. У нас не бывает большого общества, но зато это избранное общество. Вот уж, правда, можно сказать… Во-первых, господин и госпожа Лалуэт, прежние мои хозяева; во-вторых, госпожа Трибу, дама высоких качеств, с ней вы всегда можете поговорить; затем мой приказчик, добрый малый, который играет нам иногда на флейте… вот уж, правда, можно сказать… С ним вы можете разыгрывать дуэты. Это будет очень мило.

Я робко ответил, что очень занят и поэтому, может быть, не смогу бывать так часто, как мне хотелось бы.

Мои слова заставили его рассмеяться.

— Полноте! Заняты… господин Даниэль?! Знаем мы ваши занятия в Латинском квартале!.. Вот уж, правда, можно сказать… Наверно, тут замешана какая-нибудь гризетка.

— Надо признаться, — сказал со смехом Жак, — мадемуазель Белая кукушка не лишена известного очарования…

Это имя — Белая кукушка — еще больше развеселило Пьерота.

— Как вы сказали, господин Жак?.. Белая кукушка?.. Её зовут Белой кукушкой?.. Ха-ха-ха! Подумайте, какой шалун!.. В его-то годы!

Он сразу умолк, заметив, что дочь слушает его. Но он продолжал хохотать, и, уже спустившись с лестницы, мы все еще слышали его громкий смех, сотрясавший перила лестницы.

— Ну, как ты находишь их? — спросил Жак, как только мы очутились на улице.

— Дорогой мой, господин Лалуэт очень безобразен, а мадемуазель Пьерот очаровательна.

— Не правда ли?! — воскликнул бедный влюбленный с такой живостью, что я не мог удержаться от смеха.

— Ну, Жак, ты себя выдал, — сказал я, беря его за руку.