Малыш с Большой Протоки
Шрифт:
— Так-то вот, дружище! — ласково потрепал Ермолай холку Ездового. — Такие вот дела: обштопали твоего хвастуна-хозяина, крепенько обштопали! Что теперь напишешь учителю Фёдору Ильичу?
Конь покачал головой, вроде бы посочувствовал: «Что ж поделаешь — бывает!»
— Не казнись, — сказал Коля Ивлев. — У тебя, Малыш, всё ещё впереди! Придёт время— чемпионов побьёшь.
Ермолай и сержант Ивлев — он был в отряде на сборе комсомольских секретарей — ехали по незнакомой таёжной звериной тропе. Следуя совету капитана Яковлева, они всегда, если, конечно, была возможность, выбирали новую
День был на исходе. На самой тоненькой солнечной ниточке осталось повисеть над тайгой жаркому июльскому дню. Дремучая тайга стояла вокруг могуче, пьянила запахами смолы, прелью слежавшейся за многие годы листвы и хвои. Как под тёплую, многослойную подушку, прячутся под неё на зимовку и шмели, и жужелицы, и прочие насекомые, чтобы снова увидеть весну и лето. Закричал дятел. Не застучал дробно клювом по коре, как он стучит, добывая пищу, а именно закричал — наверное, зовёт подругу. В зелёной пологе не видно вершин сосен и елей. И весёлые берёзы и осины не кудрявятся в чащобе, а тоже тянутся кверху — не легко им тут бороться за свет и солнце.
Под копытами Ездового и ивлевского Алмаза мягко пружинили мхи. Сумрачно вокруг. То и дело потрескивают сучья валежника, то и дело попадаются обросшие космами мха трухлявые и совсем ещё крепкие стволы погибших от ураганов деревьев. Лет пять назад, похоже, упала и вот эта вывороченная с корнем вековая ель. Падая, обрушила десятки соседних сосен, берёз, осин и елей, посшибала с других ветви, и в густом зелёном пологе образовалась большая полынья. Сюда щедро льются солнечные лучи, давшие жизнь молодой поросли, вдоволь напоившие силой буйные травы.
Метров девять в ширину таёжный пролом, не меньше, а юркая, стремительная белка, распушив свой длинный хвост, играючи перелетела через него с дерева на дерево. Вцепилась острыми коготками в раскачивающуюся ветку, бесстрашно уставилась на людей чёрными бусинками глаз, сердито зацокала.
Наперекор пасмурному июню июль стоял сухой и тёплый. Хорошо! Красота! И до чего же легко дышится! Даже поражение в шахматном турнире перестало казаться непоправимой бедой.
— «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек!..» — запел Ермолай. Ивлев подхватил.
«Лесов, лесов… Полей, полей… Рек, рек…» — подпевало многоголосое эхо.
«Широка страна моя…» Не считая здешних и родных мест, Ермолай нигде ещё не бывал. Пока он знал страну только по кино да по журнальным и газетным фотографиям. Но он обязательно увидит её всю своими глазами. Не просто так, любознательным туристом и экскурсантом он везде побывает, а поработает строителем или монтажником. На его век новостроек хватит…
— Я стану строителем, я стану строителем, кончу службу в армии и стану строителем! — пел Ермолай.
— Только бы не было войны, — сказал Ивлев.
— «Не бывать войны пожару, не пылать земному шару!..»
Наверно, это далёкий гром напомнил о войне. Вот опять раскатисто громыхнуло. И ещё, и ещё…
Въехав на большой песчаный увал — все остальные деревья уступили
Тайга притихла, насторожилась в ожидании недоброго. И птицы куда-то все подевались, умолкли и вездесущие, весёлые хлопотуньи белки. Туча наваливалась с невиданной быстротой. Не прошло десяти минут — и на западе не стало синевы и закатного багрянца. А вот и ветер явился. Перешепнулся раз-другой с хйоей и листьями, замер на мгновение и, набирая силу, пошёл и пошёл гулять, раскачивать тайгу от корней до макушек. Запело, завыло, затрещало, застонало всё кругом. Слепящие молнии зигзагами прочертили тучу.
Лошади приостановились, вздёрнув морды, вроде бы хотели спросить: «Дальше поедем или здесь переждём грозу?..»
А дождя нет, хоть бы капелька капнула!.. «Ещё, чего доброго, подпалит гроза тайгу…»
Не успели друзья принять решение: спешить ли им на заставу, или и впрямь переждать бурю, положив коней наземь, — как так громыхнуло, будто раскололся небосвод. Всего на долю секунды невольно зажмурился Ермолай, а когда открыл глаза, увидел: совсем рядом, вся снизу доверху схватилась пламенем высокая красавица сосна. Три новые молнии вонзились в тайгу опять чуть ли ни рядом, и тотчас одновременно вспыхнули ещё три сосны.
А дождя нет как нет, хоть бы капелька капнула!..
Никогда не видел Ермолай, чтобы вот так, в одночасье, забушевал лесной пожар — горело уже со всех сторон. Гудя, как в гигантской, чудовищной топке, подгоняемое ветром жаркое, жадное пламя перемётывалось, перебрасывалось с дерева на дерево, превращалось в колышущуюся огненную завесу.
Коней не нужно было понукать и пришпоривать— прижав уши, распластавшись, они помчались карьером, словно на крыльях, перемахивая через поваленные стволы, вихрем продираясь сквозь полыхающие заросли. Чуяли кони, что в лощине, между увалами, — речка, чуяли кони, что только в воде— спасение.
В соседстве спешили к реке звери. Рыжие лисы подгоняли хриплым тявканьем несмышлёнышей лисят; задрав хвосты, прыгали белки — десятки, если не сотни белок. Пронеслось семейство клыкастых, свирепых кабанов, с вздыбленной на загривках щетиной.
Пожар распространялся со всё большей стремительностью, катился неотвратимой огненной лавиной. Удушливый смолистый дым густыми, взвихрёнными клубами взмётывался к побагровевшим от зарева тучам, растекался чёрно-бурыми потоками между деревьями, над мхами и травами.
Рассыпая мириады искр, высоко над тайгой летели головни, увлекаемые ураганным ветром. Не успевшие вовремя улететь птицы опаливали в раскалённом, клокочущем воздухе крылья и падали в огненную крутоверть.
А дождя всё не было и не было…
— Скорее, скорее, скорее! — шептал Ермолай, прижавшись к шее четвероногого друга, всецело доверившись его инстинкту. Оглянулся на миг: «А где же Николай? Неужели в дыму и огне его Алмаз свернул на другую тропу?»
Ермолай не заметил, как Ездовый с разлёту спрыгнул в речку; понял это, лишь очутившись в воде. Придерживаясь за луку, спрыгнул с седла, окунулся с головой.