Малыш
Шрифт:
Первый акт прошел вполне сносно. Мисс Анне Вестон горячо аплодировали, и она вполне заслужила одобрение публики страстной игрой, блеском своего таланта, которые произвели на зрителей весьма заметное впечатление.
После первого акта герцогиня Кендалльская поднялась к себе в уборную и вот уже, к великому удивлению Сиба, она сбрасывает с себя роскошные шелковые и бархатные наряды и одевается простой служанкой — преображение, предусмотренное замыслом драматурга, столь же сложное, сколь и обыденное, и о котором нет смысла здесь распространяться.
Малыш смотрел
Вдруг в уборной раздался голос, обращенный к актерам, занятым в очередном акте. Оглушительный голос, заставивший его вздрогнуть. И «служанка» сделала ему знак рукой, сказав:
— Подожди, Малыш!… Скоро придет и твоя очередь.
И она спустилась на сцену.
Второй акт! Служанка имела в нем такой же успех, как и герцогиня в первом, и занавес трижды поднимался среди взрывов аплодисментов.
Решительно, добрым подругам и их приверженцам так и не представлялся случай доставить неприятности мисс Анне Вестон.
Актриса вернулась в свою уборную и упала на канапе [107] , несколько усталая, хотя и сохранила для следующего акта основную часть драматического запала.
И снова переодевание. Теперь перед зрителями предстанет не служанка, а дама — дама в трауре, уже не столь юная, поскольку между вторым и третьим актами по пьесе прошло пять лет.
[107] Канапе — род дивана.
Малыш, широко раскрыв глаза, сидел в уголке, не осмеливаясь ни пошевелиться, ни заговорить. Мисс Анна Вестон, немного взвинченная, не обращала на ребенка ни малейшего внимания.
Однако, закончив свой туалет, она повернулась к дебютанту.
— Малыш, — сказала она, — теперь дело за тобой.
— За мной, миледи Анна?…
— И помни, что тебя зовут Сиб.
— Сиб?… А, конечно.
— Элиза, повторяй ему, что его зовут Сиб до того момента, пока не спустишься с ним на сцену и не отведешь к режиссеру около двери.
— Да, госпожа.
— И главное, чтобы он не пропустил свой выход!
Нет! Он его не пропустит, даже если ему придется дать хорошего шлепка, маленький Сиб… Сиб… Сиб…
— Кстати, помни, что в противном случае, — добавила мисс Анна Вестон, грозя ребенку пальцем, — у тебя заберут твою гинею… так что берегись штрафа…
— И посадят в тюрьму! — добавила Элиза, делая страшные глаза, что случались уже не впервые.
Упомянутый Сиб убедился, что гинея по-прежнему лежит у него в кармане, и твердо решил сделать все, чтобы у него ее не отобрали.
И вот решающий момент настал. Элиза схватила Сиба за руку и спустилась на сцену.
Сиб был вначале просто ошеломлен спуском вниз, софитами [108] наверху, подставками для газовых рожков. Он чувствовал себя потерянным среди
Какой же стыд испытывал он в своих лохмотьях бедняка!
Наконец прозвучали три удара гонга.
Сиб вздрогнул, как будто получил три толчка в спину.
Занавес поднялся!
[108] Софит — ряд ламп, размещенный в верхней части сцены для ее освещения верхним светом.
Герцогиня Кендалльская была на сцене одна и произносила длинный монолог среди декораций хижины. Вот-вот должна открыться дверь в глубине, войдет ребенок, приблизится к ней, протянет руку за подаянием, и это будет ее ребенок!
Следует сказать, что на репетициях Малыш страшно огорчался, когда его заставляли просить милостыню. Читатель помнит про его врожденную гордость, про то отвращение, что он испытывал, когда его пытались заставить нищенствовать для «рэгид-скул». Мисс Анна Вестон, правда, объяснила Малышу, что это будет «понарошку». И все же ему совсем не улыбалось просить подаяние… В своей детской наивности он все принимал всерьез и начал думать, что он в действительности и есть этот несчастный Сиб.
Ожидая своего выхода, пока режиссер держал его за руку, Малыш смотрел в дверную щелку. С каким изумлением он оглядывал огромный зал, забитый народом, залитый светом, жирандоли авансцены, огромную люстру, похожую на огненный шар, подвешенный в воздухе! Это так не походило на то, что он видел, присутствуя на спектаклях и находясь в первых рядах ложи!…
Внезапно режиссер сказал:
— Внимание, Сиб!
— Да, мистер.
— Ты знаешь что делать… иди направо, к своей маме, и смотри не упади!
— Да, мистер.
— И не забудь протянуть руку…
— Да, мистер… вот так?
И он показал сжатые пальцы.
— Нет, дурачок! Это кулак, понятно?… Протяни руку с разжатыми пальцами, ведь ты просишь подаяние…
— Да, мистер.
— А главное, не говори ни слова… ни единого!
— Да, мистер.
Дверь хижины распахнулась, и режиссер вытолкнул Малыша на сцену точно под реплику.
Итак, Малыш только что начал свой дебют в драматической карьере. Ах! Как билось его сердце!
По всему залу, вплоть до самых удаленных от сцены уголков, пронесся шепот, трогательный шепот симпатии, а Сиб с протянутой, дрожащей рукой, опустив глаза, робким нерешительным шагом двигался к даме в трауре. Сразу было видно, что он сжился с этими лохмотьями и чувствовал себя в них как рыба в воде.
Раздались аплодисменты — и это смутило ребенка еще больше.
Вдруг герцогиня встает, всматривается, отшатывается назад, затем раскрывает объятия.
Что за вопль вырывается из ее груди — один из тех криков (строго в соответствии с принятыми сценическими традициями), что разрывают грудь: