Малыш
Шрифт:
— Ты не пойдешь? — говорил ему тот.
— Нет, Грип.
— Каркер побьет тебя, если ты вечером ничего не принесешь!
— Пусть уж лучше побьет.
Грип испытывал к Малышу какую-то странную нежность, и тот отвечал ему тем же. Обладая определенными умственными способностями, Грип умел читать и писать и старался научить младшего друга тому немногому, что умел сам. Поэтому, оказавшись в Голуэе, Малыш начал делать успехи, по крайней мере в чтении, и обещал стать достойным своего учителя.
Следует добавить, что Грип знал массу забавных историй и умел их превесело рассказывать.
Раскаты его смеха под сводами мрачной обители казались Малышу лучом света,
Особенно же злило нашего юного героя то, что все остальные оборвыши буквально травили Грипа и сделали его объектом своих козней, которые тот, повторим еще раз, переносил с чисто философским спокойствием.
— Грип!… — говорил другу иногда Малыш.
— В чем дело?
— Он очень злой, этот Каркер!
— Конечно… очень злой.
— Почему же ты его не поколотишь?…
— Поколотить?…
— И всех остальных?
В ответ Грип пожимал плечами.
— Разве ты не сильный, Грип?…
— Не знаю.
— У тебя такие большие руки, большие ноги.
Да, Грип был высоким и тощим, как громоотвод.
— Так почему же ты их не побьешь, этих скотов?
— Ба! Не стоит труда!
— Ах! Если бы у меня были такие руки и ноги…
— Было бы гораздо лучше, Малыш, — отвечал Грип, — если можно было бы использовать их для работы.
— Думаешь?
— Конечно.
— Ладно!… Тогда мы поработаем вместе!… Как?… Давай попробуем… Идет?…
Грип согласился.
Изредка приятели покидали стены школы. Грип брал с собой мальчугана, когда отправлялся выполнять поручения директора. Малыш был одет как последний нищий. Тряпье — явно не по росту, штанишки — все в дырах, курточка — сплошные лохмотья, картуз без дна, на ногах опорки из телячьей кожи, подошвы едва держатся на обрывках дратвы… Грип выглядел не лучше. Они были, как говорится, два сапога пара. В хорошую погоду еще бы ничего, но хорошая погода в сердце северных графств Ирландии — такая же редкость, как приличная еда в лачуге Пэдди. И вот под дождем, в снег, полуголые, с посиневшими от холода лицами, с глазами, слезящимися от северного ветра, с ногами, покрасневшими от снега, брели эти двое несчастных, вызывая всеобщую жалость… Причем высокий парень держал мальчугана за руку и иногда припускал бегом, чтобы хоть как-то согреться.
Они брели по улицам Голуэя, чем-то похожего на небольшой испанский городок, одинокие среди безразличной толпы. Малышу очень хотелось бы узнать, что творится там, внутри этих домов. Через узкие зарешеченные окна, сквозь опущенные жалюзи [70] ничего не было видно. Дома зажиточных горожан представлялись ему несгораемыми шкафами, набитыми деньгами. А гостиницы, куда путешественники прибывали в больших экипажах! Разве не заманчиво было пройтись по прекрасным апартаментам, особенно «Королевского отеля»! Однако слуги относились к друзьям как к собакам или, что еще хуже, как к побирушкам — собак, по крайней мере, хоть изредка могли ведь и приласкать…
[70] Жалюзи — многостворчатые оконные ставни и шторы, состоящие из наклонно укрепленных, неподвижных или поворачивающихся деревянных или металлических пластинок.
А когда мальчики останавливались перед магазинчиками, пусть даже с небогатым выбором товаров, что характерно для небольших городков горной
Были в городе и мясные лавки с огромными кусками мяса, подвешенными на крюках. Такими можно было бы кормить всю «рэгид-скул» в течение месяца! Когда Грип и Малыш созерцали подобное изобилие, их рты непроизвольно открывались сами собой, а желудки болезненно сжимались.
— Ба! — весело восклицал Грип. — На всякий случай поработай немного челюстями, Малыш!… Вдруг все-таки немного утолишь голод, ведь тебе будет казаться, что ты ешь что-то вкусное!
А что говорить о больших буханках хлеба, источающих теплый, такой притягательный аромат, о кексах и других кондитерских изделиях, возбуждающих вожделение прохожих? Друзья буквально застывали у витрин, щелкая зубами и судорожно сглатывая слюну, и Малыш бормотал:
— Как же это, наверно, вкусно!
— Могу рассказать! — отвечал Грип.
— А ты пробовал?
— Один раз.
— Ох! — вздыхал Малыш.
Он сам ничего подобного никогда не пробовал — ни у Торнпайпа, ни в стенах «рэгид-скул».
Однажды какая-то дама, тронутая жалким видом Малыша и бледным личиком, предложила купить ему пирожное.
— Лучше бы хлеба, миледи, — ответил он.
— Но почему же, милый?
— Потому что он больше.
Правда, однажды Грип, получив несколько пенсов за кое-какие поручения, купил пирог, испеченный по меньшей мере неделю тому назад.
— Ну и как? Вкусно? — спросил он Малыша.
— О!… Мне кажется, что он с сахаром!
— Уверяю тебя, он очень сладкий, — ответил Грип, — и туда положили настоящий сахар к тому же!
Иногда Грип и Малыш прогуливались вплоть до предместья Солтхилл. Оттуда можно было увидеть весь залив, живописнее которого едва ли что найдется во всей Ирландии, три острова Аран, торчащие при входе как три конуса залива Виго [71] , — еще одно сходство с Испанией, — и, сзади, дикие горы Бюррен, Клэр [72] , а далее — прибрежные отвесные скалы Мохер. Затем они возвращались в порт, на набережные, шли вдоль доков, заложенных еще в тот период, когда из Голуэя рассчитывали сделать отправную точку трансатлантических линий, которая могла бы стать самым коротким путем между Европой и Соединенными Штатами Америки.
Заметив несколько кораблей, стоявших на якоре в заливе или швартовавшихся в порту, мальчики ощущали, что их притягивает к судам какая-то неведомая сила, порождаемая надеждой на то, что море должно быть менее жестоким, нежели земля бедняков. Казалось, что оно сулит им более сносное существование, что жизнь на океанских просторах прекрасна, что ремесло моряка уж конечно может обеспечить здоровье ребенку и кусок хлеба взрослому мужчине.
— Как чудесно, должно быть, плавать на таких кораблях… под большими парусами, — говорил Малыш.