Малый драконий род
Шрифт:
Мы с Вариеном возвращались в лагерь ни с чем, как вдруг до меня донесся крик. Ничего подобного я раньше не слышала: кричал не человек, но живое существо, узревшее близкую смерть и стенавшее от страха и боли, расставаясь с насильно вырываемой жизнью. От этого крика я рухнула на колени и схватилась за живот, готовая изойти рвотой; бедняга Вариен стоял подле, поддерживая мне голову, и не мог понять, в чем дело.
— Во имя Преисподних, что это было? — слабо пролепетала я, когда вновь обрела способность говорить.
— Тебе нездоровится? Отчего? — спросил Вариен, не на шутку встревоженный.
Он
«Что ты узрела или услышала, что так встревожило тебя?»
Вслух ответить я была не в силах и произнесла на Языке Истины: "Это был крик боли: какое-то существо встретило свой конец; слов я не слышала, только боль и страх, прощание с жизнью. Мне страшно: крик был таким настоящим, таким близким, я совсем рядом почуяла смерть; о Богиня, обереги нас! — Даже Язык Истины давался мне с трудом. — Увидишь ли ты мои мысли, услышишь ли отзвуки этого крика, до сих пор звучащие у меня в голове, если я сейчас вновь о них подумаю?" — спросила я и, когда он кивнул, вновь вспомнила все, что чувствовала и слышала совсем недавно, стараясь, чтобы и ему все это стало доступно. Похоже, у меня получилось, ибо он тотчас же выпрямился и положил руки мне на плечи.
— Ланен, кадреши, — голос его был низок от изумления. — Воистину нас овевает Ветер Перемен, ибо ты перерождаешься на глазах.
Он поднял меня на ноги. Воспоминание приугасло, стало легче стоять, легче думать. Взяв меня за подбородок, Вариен повернул меня к себе лицом. В холодном вечернем свете серебристые его волосы были подобны инею, а в глубоких зеленых глазах светилось понимание.
— Ланен, ты сейчас слышала предсмертный крик оленя. Должно быть, Джеми нашел то, что искал.
— Быть этого не может! С чего бы мне вдруг стало слышаться такое? — воскликнула я, всерьез испугавшись. — И не говори мне, что олени владеют Истинной речью.
— Нет, сердце мое, конечно же нет. Но иногда так бывает — когда кто-нибудь из кантри делается старым и немощным, ему начинают слышаться подобные вещи: пение птиц, ток соков по древесным стволам, предсмертный писк мелких зверушек, пойманных совой в высокой траве. Дорогая моя, — добавил он мягко, — не слышишь ли ты еще чего-нибудь?
— Забери меня Преисподняя! — проговорила я, широко распахнув глаза, из которых против моей воли текли слезы.
Это было куда хуже давешнего нападения. Меня переполнял страх, ужас — словно передо мною внезапно разверзлась бездонная пропасть. От живых врагов можно убежать или вступить с ними в бой — но от собственного разума нет спасенья.
— Вариен... Проклятье! Да, я слышу какие-то запредельные голоса — ну, то есть я знаю, что это голоса, но не могу разобрать слова.
На мгновение он прикрыл глаза.
— Ланен... — И, вновь подняв на меня взор, продолжал: — Я не знаю, как такое возможно. Тебя поразил недуг, который свойствен лишь кантри. Давно это с тобой?
— С минувшей ночи, — ответила я. И, не в силах сдержаться, выругалась: — Провались все в Преисподнюю и пойди прахом!
Сразу же полегчало.
— А почему ты спросил? — поинтересовалась я. Взгляд его тут
— Тогда это нечто иное. А в остальном ты как себя чувствуешь? Эти его слова вызвали у меня улыбку. Да что там — я просто рассмеялась.
— Как понять — «в остальном»? Помимо того что я вся измоталась, дважды за пять дней была пленницей, билась не на жизнь, а на смерть, видела, как моя ферма сгорела чуть ли не дотла, а мой муж поверг врагов голыми руками? Помимо всего этого, что ли?
— Я говорю серьезно, кадреши.
— Извини, — ответила я, взяв себя в руки. — Просто у нас иногда принято подобное: только таким способом можно справиться с тем, что иначе пересилить невмоготу, — посмеяться над своей напастью.
— Знаю. Мы тоже так поступаем. В остальном тебя ничего не беспокоит?
— Насколько могу судить, нет. Устала вот только, как собака, да живот с голодухи к ребрам прилип — а так, кажется, все в порядке. А что, Вариен?
— С нами такое обычно случается в конце долгой жизни, да и то лишь когда мы долгое время проводим без пищи. — Он покачал головой. — Прости меня, дорогая, я не хочу тебя пугать. Я, должно быть, ошибаюсь, иначе и быть не должно. Не известен ли тебе подобный недуг, встречающийся среди твоего народа?
Я опять улыбнулась:
— Разве что безумие. А я, когда последний раз проверялась, была вроде бы в здравом уме, как и обычно.
Он поймал меня, заключив в свои крепкие объятия, и прижал к себе так сильно, словно боялся, что меня у него заберут.
— Ладно, сердце мое. Давай вернемся к костру, а то это заходящее зимнее солнце вовсе не греет. Быть может, я слишком сгущаю краски. Ты продрогла и утомилась — возможно, это всего лишь игра твоего воображения. Пойдем.
Но когда мы вернулись, то увидели, что Релла с Джеми свежуют оленью тушу, чуть подальше от поляны. Тут-то мне и стало не по себе.
Словами я тут ничего не выражу, потому что тогда и слов-то никаких не было. Только чувства, яркие, как свет после грозы, и бессвязные мысли, словно тени на глубоком пруду...
Я ощущала страстное стремление к нему: долгие годы я не видела его, не слышала даже его голоса. Подступило чувство одиночества: пусть я не представляла, куда мне отправиться и где искать его, но знала, что должна быть с ним, знать, что он жив, здоров. По ночам я парила высоко в поднебесье: искала, высматривала — но все же боялась покинуть пристанище, которое сама себе соорудила.
Мысль о нем вызывала в уме вереницу ярких чувств: радость, семья, дом... Но его не было со мной, и это казалось тяжкой раной, что источала горе и скорбь. Я нуждалась в нем, мне нужно было видеть его рядом. Мир меняется, катится туда, где не видно ни проблеска света. Я не могла больше полагаться даже на своих соплеменников. Я видела, как они вступают друг с другом в схватки, видела смерть, что потрясла меня до глубины души и пригасила даже огонь моего сердца.
Там, где должно быть спокойной воде, я видела тернии, и странное чувство взметнулось кроваво-черной пеленой, словно лютая зима поглотила разом и жизнь, и свет. Мне был нужен он — наставник, друг, отец... Мне нужно было слышать исходившие от него звуки, что находились за гранью понимания, но казались такими близкими, близкими...