Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)
Шрифт:
Можно представить себе радость адвокатов: даже явное одобрение не сослужило бы им большую службу. Дворяне поднимают крик, посылают министру циркуляр интенданта Амело с комментарием, подчеркивающим его коварную и умышленную неумелость, требуют, чтобы его уличили во лжи. Но им не отвечают. И с этого момента Амело не упускает случая навредить им в Версале. С 10 февраля он пишет министру, что все будет потеряно, если состоятся бургундские Штаты. Он ставит его в известность о малейших движениях дворян, которые, если ему верить, собираются разжечь в провинции пожар, доведя третье сословие до отчаяния; что же касается ассамблей самого этого третьего сословия, все более многочисленных и грозных, он старается говорить о них как можно меньше; послушать его, так вреда тут никакого нет, а козни адвокатов — детские игры; опасаться же следует противодействия; единственная опасность для установленного порядка
87
исходит
Эти старания увенчались полным успехом. Вначале, вероятно, дворяне могли бы поверить посланиям г-на Неккера о том, что об отсрочке Штатов даже нет речи, и король с некоторым удивлением отвечает г-ну де Леви, что и не думал никогда им препятствовать. Но г-н Неккер откладывает их с недели на неделю. Потом возникают непредвиденные трудности созыва Генеральных штатов, выборные волнения: они проходят в Бургундии по судебным округам, как того и хотели адвокаты. Тем временем вопрос о Генеральных штатах откладывается: еще 20 марта король обещает их созвать.
41
Эту позицию интенданта трудно объяснить. Дворяне открыто обвиняют его в сговоре с адвокатами; говорят даже, что мятежные памфлеты, присылаемые из Парижа для возбуждения провинции, проходят через его руки. Это явная клевета: ни его язык, ни манеры не похожи на язык и манеры заурядного агитатора. С другой стороны, его недобросовестность и упорное преувеличение ошибок парламентариев и замалчивание вреда адвокатской деятельности в его письмах бросаются в глаза, и личные обиды этого не объясняют: в мае судейское сословие, вслед за парламентом, тоже объявило войну интенданту. Поведение интенданта Амело, как и Бертрана де Мольвиль в Бретани, как и других высокопоставленных чиновников того времени, остается загадкой.
Наконец, лишь 9 апреля, когда кончились выборы, за три недели до Генеральных штатов, король собственноручно пишет коменданту провинции смущенное письмо, в котором благодарит дворян за верность и выражает им всяческое свое огорчение по поводу того, что он решительно не может созвать
88
бургундские Штаты раньше мая месяца: нет времени. Но в этом нет прецедента для будущего, и принцип будет сохранен [42] .
Революционная партия добилась своего: мешая Штатам собраться, ломая старые рамки, они лишили два первых сословия каких-либо возможностей сопротивления и воздействия на третье сословие; ибо эти два сословия и не имели иных возможностей, кроме как в традиционных и законных формах, и не были организованы в партии, кроме мятежной парламентской группировки. И не только провинция была настроена в установленном порядке, но этот самый порядок адвокаты сумели — мы видели, как искусно и как незаметно, — подменить другим, по своему выбору, более сложным, по крайней мере, таким же искусственным, но гораздо более подходящим для их целей. И обученное по их методу третье сословие ответило так, как они хотели: оно потребовало поголовного голосования в Генеральных штатах и направило туда партийных вожаков.
42
Arch. nat., Ba 36, liasse 5, p. 24.
Нам не нужно рассказывать ни о самих выборах, ни о том, как ловко партия сумела манипулировать наивной и невежественной толпой избирателей. Скажем лишь, что уведомления о созыве застали ее, как всегда, в полной готовности; эти повестки опубликованы 26 февраля; а 22-го адвокаты собирают третье сословие. Объявляется, что, ввиду большого количества одобривших решение 18 января, оно стало волей третьего сословия всей провинции. Затем думают и о будущем; необходимо составить проект наказа, «не ожидая того момента, когда граждане будут собраны, чтобы завершить их написание». И эта работа поручена комиссии, в
89
которой заседают наши старые знакомые: врач Дюранд, прокурор Жильот, адвокаты Дюранд, Вольфиус, Минар, Ларше.
Когда избиратели собрались спустя две недели, некие услужливые личности, чтобы облегчить им дело, представили им готовый наказ, в котором содержались частные ходатайства, которые они собирались подать, и многие другие, общественно значимые, против которых они не возражали. Наказ был принят, а его услужливые авторы — назначены в комиссию, которая должна была составить наказ от бальяжа. И именно среди них к тому же третье сословие выбрало своих депутатов. Вольфиус был назначен в первую очередь, Рено — во вторую, Навье, а затем Дюранд — заместителями.
Какие выводы можно сделать из всего этого? Первый и самый очевидный — то, что, несмотря на множество документов, мы довольно слабо осведомлены о таком обширном и таком недавнем движении, которое имело так много последствий и оставило столько следов. Действительно, наш главный источник — это ряд протоколов третьего сословия; и эти протоколы в конечном счете оказываются составленными в одинаковом духе людьми, сговорившимися ради достижения одной и той же цели. Они неискренни. Они сами себе противоречат, если всмотреться попристальней. Они стараются ввести вас в заблуждение относительно истинных причин этого движения, выдать результаты за причины, и молчат о самом интересном.
90
История предвыборной кампании должна пролить свет на два обстоятельства: 1) истинное, без обработки, состояние народного мнения; 2) механизм, средства действия партий, старавшихся перетянуть его на свою сторону. Мы вынуждены ограничиваться догадками и в отношении первого, и в отношении второго из этих пунктов.
Вначале о состоянии общественного мнения; мы имеем лишь отрицательные сведения; вот основные из них.
Ни в одном городе Бургундии ни городские чиновники в декабре, ни сами корпорации в январе не решали, проводить ли ассамблею третьего сословия и не назначали дату ее проведения; эта ассамблея созывается в тот момент, когда небольшая группа юристов, примыкающая к дижонской группе, сочтет нужным потребовать этого, и откладывается, когда эта задержка покажется группе полезной. Во время самой ассамблеи вовсе не красноречие кого-либо из присутствующих увлекает остальных в прекрасном и искреннем порыве воодушевления: значительная часть их предуведомлена о том, что будет говорить оратор; этот оратор намечен заранее, и клака его готова. И наконец, вовсе не ассамблея сама обсуждает и утверждает пункты наказа; все уже обсуждено и решено. До нее уже добрая часть присутствующих корпораций проголосовала за эти пункты; причем до цехов ремесленников — судейские, а до судейских — сословие адвокатов; а до этого сословия — еще более узкая группа, уже организованная и действующая и которая сама только и делала, что следовала инструкциям и принимала наказ из дижонского комитета — альфы и омеги всей этой кампании. Но на каждой из этих ассамблей этот наказ представлялся как
91
результат работы предыдущей; и согласием этой ассамблеи пользовались, чтобы получить согласие следующей; и каждый из этих этапов был отмечен маневрами и интригами, до того одновременными во всем королевстве, что можно подумать, что их заранее согласовали.
Таким образом, городская ассамблея, пространно описанная протоколами, есть всего лишь результат длительной работы, которую эти протоколы скрывают: когда здание построено, леса убирают. Поэтому очевидно, что нужно изучить именно эту подготовительную работу. Сама по себе ассамблея — только парад; речь о том, чтобы узнать, где, кем и как этот парад был подготовлен, откуда исходила инициатива, почему нам этого не говорят, к чему такие сложные маневры, такая последовательность ассамблей, что там говорили и делали, от кого исходили решения и как они принимались.
Это здесь, в этих собраниях корпораций, созванных и направляемых без их ведома так последовательно и так искусно горсткой «судейских крючков», происходила обработка третьего сословия или фабриковалось то, что заняло его место. Вот где можно было бы судить о силе этого движения, о его истинном характере, о мере его искренности, самопроизвольности, народности. Вот где можно было бы очутиться на подлинной почве истории, перед лицом естественной работы интересов и устремлений.
Не вдаваясь в подробности этих ассамблей, мы можем сделать лишь одно замечание: странно, что такое сильное, по словам адвокатов, движение никогда не проявлялось помимо них и вне их формул. Вполне естественно, что они дали форму и образ гневу корпораций нескольких городов. Но разве не
92
было бы столь же естественно, если бы другие города действовали по собственному побуждению? Однако таких примеров у нас нет.
Если заметить, кроме того, что им не везде это удавалось, что приверженцы их «плана» редко бывают многочисленны, что вожаков примыкающих групп всегда набирается какая-то горстка, если вспомнить, скольких трудов и времени стоил этот посредственный успех, и, с другой стороны, вспомнить о безразличии властей и зажиточных классов, то будет видно, что успех новых идей происходил не столько от их собственной ценности, сколько от искусно построенной пропаганды их сторонников, и что эта столь незаметная партия сыграла большую роль, нежели она позволяла говорить.