Мама и смысл жизни

— Ну, да, я рассердилась.

— И обиделась?

— Да, и это тоже.

— Подумай об этой обиде. Может, она тебе напоминает про какое-то другое место? Другое время?

Ах ты наглый червяк, подумала Мерна. Я тебе не дам уползти. Столько ездил мне по ушам про «здесь и сейчас».

— Доктор Лэш, может быть, нам лучше остаться здесь, в этом кабинете? — сказала она с новообретенной прямотой. — Мне бы хотелось знать, почему вы это сказали — почему вы, как вы сами выразились, мне нагрубили.

Эрнест опять посмотрел на Мерну. На этот раз он смотрел на нее дольше. И раздумывал, как ему поступить. Долг перед пациентом — важнее всего. Наконец-то Мерна проявила желание вовлечь

его в разговор. Столько месяцев Эрнест ее уговаривал, умолял, требовал, чтобы она оставалась «здесь и сейчас». Значит, теперь надо поощрять ее усилия, сказал он себе. И быть честным.

Честность превыше всего. Твердокаменный скептик во всем остальном, Эрнест с религиозным фанатизмом верил в целительную силу честности. Его катехизис призывал к честности — но умеренной, избирательной. Ответственной, заботливой честности: честности на службе у заботы. Например, он никогда не признается Мерне в резких, негативных — но честных — чувствах, которые выражал двумя днями раньше, представляя ее случай на семинаре по контрпереносу.

Семинар начался год назад, когда группа из десяти психотерапевтов стала встречаться раз в две недели для анализа своих личных реакций на пациентов. На каждой встрече один из участников рассказывал про своего пациента, концентрируясь в основном на чувствах, которые этот пациент вызывает у него в процессе терапии. Каковы бы ни были эти чувства — иррациональные, примитивные, любовь, ненависть, сексуальное влечение, агрессия — участники семинара обязались рассказывать о них откровенно, чтобы исследовать их значение и причины.

У семинара было несколько задач, но важнее всего было то, что он давал участникам ощущение принадлежности к группе. Изоляция — главная профессиональная проблема психотерапевтов, ведущих частную практику, и они борются с ней, вступая в различные союзы: группы вроде этого семинара по контрпереносу, институты повышения квалификации, ассоциации сотрудников больниц и самые разные местные и общенациональные профессиональные организации.

Семинар по контрпереносу был страшно важен для Эрнеста, и он с нетерпением ждал занятий, происходивших каждую вторую неделю — не только ради встречи с друзьями, но и ради консультации. В прошлом году он перестал ходить к ортодоксальному психоаналитику Маршалу Страйдеру, под чьим наблюдением работал довольно долго, и семинар остался единственным местом, где Эрнест мог обсудить своих пациентов с коллегами. Официальной целью группы было исследование внутренней жизни терапевта, а не собственно терапии, но обсуждения неминуемо влияли и на ход терапии. Само знание, что ты собираешься рассказывать об этом пациенте на семинаре, не могло не влиять на процесс терапии. А сегодня во время встречи с Мерной Эрнест, обдумывая объяснения своей давешней грубости, представил себе, как участники семинара молча сидят и смотрят на него. Эрнест очень старался не сказать ничего такого, чего не мог бы потом повторить на семинаре.

— Мерна, я знаю, что сердился на тебя на прошлой встрече, когда нагрубил тебе. Но не совсем понимаю, почему это произошло. Мне казалось, что ты упрямишься. У меня было ощущение, что я стучу в твою дверь, стучу и стучу, а ты не открываешь.

— Я делала все, что могу.

— Наверное, до меня это не дошло. Мне казалось, что ты знаешь, почему важно сосредоточиться на «здесь и сейчас», на наших отношениях, но все равно притворяешься, что не знаешь. Видит Бог, я тебе уже столько раз пытался это объяснить. Помнишь, на первой встрече мы говорили про твоих предыдущих терапевтов? Ты сказала, они были далекие, холодные, отстраненные. А я тебе сказал, что буду рядом с тобой, что нашей главной

задачей будет исследование наших отношений. И ты сказала, что тебя это очень радует.

— Ерунда какая-то. Вы думаете, я нарочно сопротивляюсь. Тогда зачем, по-вашему, я сюда езжу, раз за разом, в такую даль, да еще плачу полторы сотни в час? Сто пятьдесят долларов — может, для вас это мелочь, а для меня — нет.

— На каком-то уровне это не имеет смысла, а на другом — вполне. Вот как я это вижу. Ты недовольна своей жизнью, одинока, чувствуешь, что тебя никто не любит, что тебя вообще нельзя любить. Ты приходишь ко мне за помощью — прилагаешь усилия, ездишь действительно издалека. И тратишь много денег, да-да, я слышу, когда ты об этом говоришь. Но в этот момент что-то происходит — я думаю, дело в страхе. Я думаю, что близость другого человека тебя пугает, и ты сдаешь назад, закрываешься, выискиваешь у меня недостатки, высмеиваешь то, чем мы занимаемся. Я не говорю, что ты это нарочно делаешь.

— Если вы меня так хорошо понимаете, почему тогда сказали про майку? Вы так и не ответили.

— Ответил, когда сказал, что рассердился на тебя.

— Не похоже на ответ.

Эрнест опять принялся рассматривать свою пациентку и подумал: «Да знаю ли я ее на самом деле? Откуда этот порыв прямоты? Но это долгожданный, бодрящий ветер — и уж всяко лучше того, чем мы до сих пор занимались. Я постараюсь поймать его в свои паруса и проплыть как можно больше.»

— Мерна, ты права. Моя острота насчет майки ни в какие ворота не лезет. Это глупое замечание. И грубое. Прости меня. Не знаю, что меня толкнуло. Я бы очень хотел знать причины.

— Я помню по записи…

— А я думал, ты ее не слушала.

— Я этого не говорила. Я сказала, что забыла ее принести, но я ее слушала дома. Вы сказали про майку сразу после того, как я захотела познакомиться с кем-нибудь из ваших богатых и неженатых пациентов.

— Верно, верно, я вспомнил. Мерна, я поражен. Мне почему-то казалось, что наши сеансы для тебя не имеют никакого значения, и ты не запоминаешь, что на них происходит. Давай вернемся к моим чувствам на прошлой встрече. Одно я точно помню — то замечание насчет богатых пациентов меня по-настоящему задело. Кажется, как раз перед этим я спросил, чем бы мог тебе помочь, а это был твой ответ. Я почувствовал себя униженным; твое замечание меня обидело. Я должен быть выше этого, но и у меня есть свои слабые места… и слепые пятна тоже.

— Обидело? Что это мы такие нежные? Я просто пошутила.

— Может быть. А может быть, не просто. Может быть, ты таким образом выразила ощущение, что тебе от меня никакого толку — в лучшем случае я гожусь на то, чтобы тебя с кем-то познакомить. Поэтому я почувствовал себя невидимым. Лишенным ценности. И, наверное, именно поэтому я тебе нагрубил.

— Бедняжка! — пробормотала Мерна.

— Что?

— Ничего… еще одна шутка.

— Я не позволю себя отпугнуть такого рода замечаниями. По правде сказать, я думаю, не стоит ли нам перейти на две встречи в неделю. Но на сегодня наше время кончилось. Мы уже заехали в следующий час. Давай начнем с этого места через неделю.

Эрнест был рад, когда Мернин час кончился. Но по иным причинам, чем всегда: ему не было скучно, она его не раздражала — он вымотался. Его «вело», как боксера, получившего сильный удар в голову. Он шатался. Висел на канатах.

Но Мерна еще не закончила с ударами.

— Я вам не очень симпатична, а? — заметила она, беря сумочку и начиная подниматься со стула.

— Наоборот, — ответил Эрнест, полный решимости продолжать работу. — На этой сессии я чувствовал, что мы особенно близки. Сегодня было страшно и тяжело, но мы отлично поработали.