Мама, не плачь
Шрифт:
— Послать нельзя?
— К сожалению, тогда статус “потенциально” поменяют на “склона к террористической активности”. И я ничем помочь не смогу. Не выеживайся, морду держи кирпичом и настаивай на желании закончить Академию.
— Я и так хочу ее закончить. На фиг мне ваши заморочки не сдались.
— Вот-вот, так и говори.
Парочка обормотов мне не понравилась. Во-первых, времени девять вечера, я за день умоталась, а мне придется ручной обезьянкой перед ними прыгать. Во-вторых, мальчики выглядели карьеристами, для кого окружающие — расходный материал. Таких уродов в различных службах полным-полно. И лезут по чужим головам к
— Сиди ровно, смотри на меня…
Дяденька в белом халате равнодушно пощелкал кнопками, вывел кучу графиков на полупрозрачные экраны и начал задавать вопросы.
— Полиграф раньше проходила?
— Да, во время реабилитации.
— Тогда процедуру знаешь. Отвечаешь на вопросы кратко, не задумываясь.
Легко. Голова пустая, взгляд расфокусированный, пинг-понг на минималках.
Родилась, училась, ничем особым не интересовалась. К властям равнодушна, мальчика нет, девочки не интересуют. Про детей не думала, ректорша бесит, на учебе устаю. И так в разных комбинациях.
— Лично убивала?
— Да.
— Сколько.
— Не считала. Три года в джунглях.
— Родителей помнишь?
— Плохо.
— Конкретнее.
— Психолог сказал, лакуны в памяти. Защитный механизм. Что-то еще про гипноз говорил.
Через пять минут датчики с меня сняли.
— Подожди в соседней комнате.
Мне не трудно. Устроилась, голову на сцепленные ладони пристроила, жду. Пара клоунов доктору мозги компостируют, а он отбивается. Видимо, надоело одно и то же повторять, в монитор стал пальчиком тыкать.
— Вот черт. А этого в личном деле нет.
— Это в открытом доступе нет, но вся информация представлена.
— Тогда какой смысл в медосмотре?
— Я вам сразу сказал, что вы пустышку тянете. Вот же, все написано, — обижается дядька в халате. Похоже, не мне одной карьеристы настроение ночным вызовом испортили.
— Мы в этих аббревиатурах не разбираемся.
— Конечно. А мое заключение, которое вы еще утром запросили, проигнорировали… Значит, по опросу. Во время лечения ей мозги неплохо промыли, большую часть из прошлого она забыла. Плюс терапия на стресс наложилась. Поэтому к гражданской жизни ее адаптировали, показаний к изоляции не вижу. Диагноз основной можно еще раз подтвердить, но он вряд ли изменится за полгода с последнего развернутого осмотра… Я еще нужен?
— Нет, свободен.
Дебилы. Специалистов не слушают, о том, что по губам читать через прозрачное стекло можно — не догадываются.
— Перспективный кандидат, перспективный материал, — передразнивает один клоун другого. — Вот нахрена я тебя послушал?
— Ты же сам дело смотрел. У нее трупов больше, чем у любого нашего штатного ликвидатора.
— И что? Через пять лет она только-только закончит базовое обучение, плюс наши дисциплины. Ее даже на разовую “торпеду” не перепрофилировать. Да и не собираюсь я другому отделу кандидатуры подбрасывать. Ставь отметку о профнепригодности и поехали в кабак. Заодно сверхурочные оформим.
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Ехал поезд запоздалый… Я думала, меня раньше дернут. Потому что карьеристы работают строго по протоколам. И моя бедная тушка вроде как в стандартные разработки их департамента вписывается. Кадры исполнителей ведь вербовать где-то нужно. Но — без того дерьма, что по медицинской линии понапихали. Там у меня зоопарк болячек.
— И что это было? — удивилась “гренадерша”.
— Сказали, что документы у меня не совсем подходят. Поэтому наорали и домой отправили.
— Это да. Отметки записали “исключить из резерва”. Теперь ты у нас только по общественной линии можешь идти. Если в политику ударишься.
— А можно я лучше технарем останусь? Даже без допуска?
— Можно. Пойдем чай пить. Мобиль через полчаса придет.
Вообще-то он уже в гараже внизу стоит. Но я так понимаю, что если мы сядем в него через тридцать минут, это будет уже четверть первого ночи. И тогда фрау Лаубе честно себе двойную ставку за ночное дежурство в отчет влепит. Какой смысл от лишней денежки отказываться. То, что у меня завтра учеба — не ее головная боль. Спасибо еще, что в самом деле в “торпеды” не записали. А то изображала бы какую-нибудь террористку в мутной схеме. Клоунам звезда на погоны, мне безымянное место на кладбище. Милые игры конторы, в которой куратор служит. Все как обычно.
Медики по итогам изучения личной врачебной карточки запросто бы влепили диссоциативное расстройство или синдром множественной личности. Добавь галлюцинаций — вот тебе и ярлык шизофреника.
Но если эти же результаты показать понимающему человеку из “глубоких бурильщиков” [8] , он бы только уточнил, сколько вариативных слоев я могу поддерживать в рабочем состоянии одновременно. Два — да, отработано и без накладок. Третью фантомную личность мне до конца отшлифовать не успели. Поэтому из нее я иногда кусочки выдергиваю, но стараюсь лишний раз не демонстрировать. Слишком легко проколоться.
8
Глубокие бурильщики — отдел “глубокого залегания” или “долговременного легендирования”. Специальная группа в службе зарубежной разведки, которая готовит ликвидаторов или “спящих кротов”. Ключевой признак таких специалистов — умение полностью вживаться в назначенную роль, поддерживая на задворках сознания ключевые приоритеты поставленной боевой задачи.
Когда корпораты высыпали на Трау первую волну десанта, взрослые взялись за оружие и стали защищать родную колонию. Но через полгода после орбитальных бомбардировок и бесконечных штурмов, в неосвоенные джунгли ушли жалкие крошки спецназа и людей старше двадцати лет. А еще — дети. Те, кто уцелел из двух миллионов. На бесконечные три с половиной года, которые мы воевали и убивали захватчиков. Нас спасло то, что Трау была молодой колонией и от дикой природы успели отвоевать несколько кусков на поверхности. Нам было где спрятаться.
У специалистов не было другого материала, кроме мальчишек и девчонок от пяти до тринадцати лет. Четырнадцатилетние считались взрослыми, их призвали удерживать рухнувший фронт. Из мясорубки никто не выбрался, насколько я знаю.
Зато у нас был жуткий стимул постигать науку войны. Ты или возвращался с очередной боевой операции, или погибал. Других вариантов не было. И мы учились. Тому, как минировать тропы и взрывать чужие караваны. Как просачиваться через защитные периметры и штурмовать катакомбы спешно возведенных военных баз. Как проходить допросы на полиграфе, перерождаясь в другого человека. Пусть у нас было мало учителей, но выжили лучшие. И они вкладывали в нас все, что знали сами. Остальное добирали импровизацией в бесконечной резне.