Мама Стифлера

Раевская Лидия Вячеславовна

Ахуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи.

— В дочки-матери? В доктора? В прятки? В "морской бой"?

Со мной сложно жыть. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съёбся. Я ж слОва в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном…

— В рифмы, бля! — не выдержал муж. Пакля!

— Хуякля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиницца б надо… Годовщина свадьбы веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай поиграем, хуле там. Во что?

Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже хорошо.

— Хочу

выебать школьницу!

Выпалил, и заткнулся.

Я подумала, что щас — самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как не пыталась.

Повисла благостная пауза.

— Еби, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные окорочка через адвоката передавать. Как порядочная.

Супруг в темноте поперхнулся:

— Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будеш ты.

Да гавно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам што свиней резать, што ебацца — лиш бы кровища…В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества штоле? Как нехуй делать!

— Ладно, уговорил. Чо делать-то надо?

Самой уж интересно шопесдец.

Кстати, игра в школьницу — это ещё хуйня, я чесно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так её муж долго на жопоеблю разводил, но развёл только на то, чтоб выебать её в анал сосиской. Ну, вот такая весёлая семья. Кагбутта вы прям никогда с сосиской не еблись… Пообещал он ей за это сто баксоф на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в Маринкиной жопе производить. И увлёкся. В общем, Маринка уже перецца от этого начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдуг её муж говорит: "Упс!". Дефка оборачивается, а муш сидит, ржот как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: "А где остальное?", а муш (кстати, ево фамилие — Петросян. Нихуя не вру) уссываецца, сукабля: "Где-где… В жопе!" И Марина потом полночи на толкане сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксоф не помогли.

А тут фсего делов-то: в школьницу поиграть!

Ну, значит, Вова начал руководить:

— Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходиш ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея?

— Да пиздец просто. У меня как рас тут дохуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумееца, есть. Парадно-выгребной. Идея, если ты не понял, какая-то хуёвая. Низачот, Вольдемар.

— Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмём. Похуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное — он белый. Бант похуй, и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна.

Какая, бля, дудка????????? Дудка ему нахуя?????

— Халат спизжу, нехуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем?

— Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект

супруг. — в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёш? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.

Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж все знают.

В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был щастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как-то по-другому? Ну и мудаки.

В тёмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:

— Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?

— Это ты, Машенька? — отвечает из-за двери Вова-извращенец, — Входи, детка.

Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору:

— Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!

— Сорри… — доносицца из темноты, — давай сначала.

Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:

— Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?

— Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.

Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде "Кукарачю". Маршырую по-пианерски.

И ахуеваю.

В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет.

Оборачивается, видит меня, и улыбаецца:

— Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.

— Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.

— А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю.

Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ога. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.

— Не… — блею афцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всё-таки.

Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.

За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля…

— Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше фсё. Сколько будет трижды три?

— Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку.

— Маша! — Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. — ты гений! Это же твёрдая пятёрка беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?

— Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, — Пися — это вот это, да?

— Да! Да! Да, бля! — орёт Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша Петрова?