Мама Стифлера
Шрифт:
Поезд на Москву отправлялся ночью.
…Макс, наконец, наебался с сисястой женщиной, и услышал модное слово "дефолт"
Триста тысяч, лежавшие на столе, быстро перекочевали Максу в карман.
Автобус до Новороссийска уходил через полчаса.
Отпуск кончился.
В плацкарте было душно, воняло носками и пердежом.
Толику хотелось жрать, пить, курить и сдохнуть одновременно.
И хуй знает — что больше.
До Москвы ехать ещё сутки.
Одному.
Макс в последний момент залез в плацкартный вагон поезда "Новороссийск-Москва",
Макс ехал в Москву.
Один.
Мимо Толика прошли два мужика, и шумно требовали дать им водки. Непременно с акцизной маркой. Они даже предлагали её купить.
У Толика была водка. И он её продал страждущим.
На выручку Толик купил сигарет, картошки и огурцов.
Призрак голода отступил.
Макс с нежностью смотрел на пергидрольную проводницу:
— Клава, я полюбил тебя с первого взгляда. Таких волнующих грудей и роскошных ног я не видел даже во сне, Клава… Ты веришь в любовь с первого взгляда?
Клава басисто хохотала, и притоптывала кривыми волосатыми ножками в такт доносящейся из радиоприёмника песне "Крошка моя, я по тебе скучаю!"
"Дай пожрать, сука целлюлитная!" — кричал про себя Макс, карабкаясь по Клавиному телу, как по сопкам, и нежно дышал Клаве между грудей: "Твой запах сводит меня с ума… Ты пахнешь салом, Клава…"
Макса подбросило на оргазмирующем теле Клавы, и больно ударило о край стола.
На котором лежала копчёная курица, блестели медными пятаками нарезанные кружочки сырокопчёной колбасы, и стояла бутылка красного вина.
Макс честно заработал себе еду.
Гнусавый голос доложил Толику, что поезд прибыл в Москву.
Еда кончилась. Деньги тоже.
Остались только гитара, и желание попасть в Питер.
Толик отважно шагнул на заплёванный перрон Казанского вокзала.
Макс вытер жирные губы, поцеловал Клаву в жоповидный подбородок, дал ей бумажку, с нацарапанным чужим телефонным номером, и вступил в Москву.
Гитара оттягивала плечо, и просилась на продажу.
У машины, в которой сидел мужик с небритым лицом и с табличкой "Куплю всё!" — за неё предложили пятьдесят тысяч.
Толик подумал, и вежливо послал табличку с мужиком нахуй.
Сделка не состоялась.
Макс уверенным шагом направился в сторону билетных касс.
Двести тысяч рублей, взятых "в долг" у Клавы вселяли уверенность в движения Макса, и приятно ласкали потную ладонь в кармане.
Поезд на Питер отправлялся через сорок минут.
Мимо Толика прошли два юнца, один из которых вполголоса сказал:
— Глянь, Дэн, у чувака гитара пиздатая…
На что прыщавый спутник юнца ответил:
— Нехуёвая. Мне мать такую же на днюху обещала. Но хуй подарит… Такая тыщ пятьсот стоит, не меньше…
Толик сориентировался быстро:
— Пацаны, гитара не нужна? За сто пятьдесят отдаю. С чехлом вместе. Ну? Ну? НУ???
И
Поезд на Питер отбывал через полчаса.
…Ранним утром Толик вышел на Московском вокзале, и вдохнул сырой питерский воздух.
Толик шёл, улыбаясь рассвету, и вызывая завистливые взгляды редких прохожих своим южным загаром.
Мимо дома Ленки он прошёл, не оглядываясь на её окна.
Он шёл по Питеру.
Он шёл домой.
Дома Толика ждала гора немытой посуды, и Макс…
О глобальном
27-11-2007 21:35
Когда я стану старой бабкой (а это случится очень скоро), и покроюсь пигментными пятнами, чешуёй, коростой, бля, разной, перхотью и хуйевознаит чем ещё — я буду сидеть в ссаном кресле под торшером, вязать носки по восемь метров, через каждый метр — пятку, и думать о хуях…
А что мне ещё делать своим атрофированным мозгом, которого к старости станет ещё меньше чем щас?
И вот какая тварь придумала дешёвую отмазку, что, мол, "не в размере хуя кроецца тайна мироздания"?! Тварь. И я обосную — почему. И сделаю это сейчас. Не дожидаясь маразма, коросты и восьмиметровых носков. Пока память ещё свежа.
Поехали.
***
— Ты необычайно ахуительна в этих дедовских кальсонах! — ржала Маринка, тыкая в меня пальцем, — ну-ка, повернись… О, да мой дед, по ходу, ещё тот бздила был! Сзади говно какое-то!
— А ты, бля, конечно, лучше! — я подтянула сползающие кальсоны Маринкиного деда, и оттянула резинку Маринкиной юбки фасона "Моя первая учительница Матильда Вячеславовна, 1924 год"
— Зато без говна. — Отрезала Маринка.
— Говно не моё. — Я быстро внесла ясность.
— Один хуй — мы уродины…
Маринка подвела верный итог, и мы с ней ненадолго опечалились.
Было нам с ней тем летом по 20 годов. Маринка была всё ещё замужем, а я уже оттуда год как вылетела. И мы с ней горевали. Каждая о своём. Настроение требовало немедленно его улучшить, а жопы просили приключений… Не помню, кому из нас пришла тогда в голову беспесды светлая мысль поехать вдвоём к Маринке на дачу, но факт остаётся фактом. Мы с ней сели в пригородную электричку "Масква-Шатура", и, проезжая славный город Гжель, внезапно обнаружили, что изрядно нажрали рыла. Ехать до Маринкиной дачи нужно было два часа, жара на улице стояла под 40 градусов на солнце, а пива мы с ней в дорогу взяли по-босяцки дохуя.
На своей станции мы выпали из вагона на перрон, уронили сумку, в которой лежали наши с Маринкой шмотки, и ещё пять бутылок "Золотой Бочки", и только на даче сообразили, что переодеться нам не во что. Всё барахло наше было мокрым от пива, и воняло дрожжами.
Шляцца по старой даче на десятисантиметровых шпильках и в коротких йубках — это нихуя ниразу не комильфо. Поэтому мы стали рыться в бабушкином шкафу в поисках какой-нить ветоши, в которой можно лазить по кустам крыжовника, и валяцца на грядках с редиской.