Мама, я люблю тебя
Шрифт:
— Пусть пришлет, — сказала я. — Хочу увидеть врача Глэдис Дюбарри.
— Говорит, что хочет видеть твоего врача, — сказала в трубку Мама Девочка, — но послушай меня, Глэдис: это всего-навсего небольшая температура, а так у нее все в порядке, поверь мне, и я не хочу беспокоить людей по пустякам… Разумеется, рисковать я не собираюсь, но я твердо уверена, что ничего серьезного нет… Но почему обязательно полиомиелит?.. Знаешь что, сейчас я хочу, чтобы она отдохнула. После врача я тебе позвоню.
— Полиомиелит? — спросила я. — Ой,
— Должна сказать тебе, что Глэдис Дюбарри очень любит придумывать всякие страхи. Придумывает их всю жизнь, делала это, когда была еще совсем маленькая. Никакого полиомиелита у тебя нет, и ты не умрешь. Это у Глэдис полиоболтунит. Всегда строит из себя богатую девицу с широкой натурой, и это ужасно скучно. Ее врач! Как будто он лучший в мире только оттого, что дает ей успокаивающее, когда она в истерике — а она в ней всегда. А сейчас отдыхай и совершенно позабудь о том, что ты больная.
— Я не больная. Это ты говоришь, что я больная.
— Самолет шумит все так же?
— Чуть меньше.
— Когда перестанет, буду знать, что ты выздоровела.
— Как нам остановить его?
— Доктор даст лекарство, чтобы ты заснула, и во сне он приземлится.
Доктор оказался маленьким старичком с маленькой улыбочкой и маленькими руками. Он взглянул на меня — и улыбнулся, и стал со мной разговаривать, а потом поговорил с Мамой Девочкой и сказал:
— Она переутомлена и взвинчена.
— Но разве вы не проверите ее температуру?
— В этом нет необходимости, — ответил доктор, — но давайте смерим. Думаю, что она у нее немного упала.
Температура оказалась сто один, так что какие они ни есть, а два из них я потеряла.
— Все время слышит самолет, — пожаловалась Мама Девочка.
— Понятно, — сказал доктор. — Что ж, дайте ей полтаблетки аспирина сейчас и другую половину немного позже.
— Полтаблетки аспирина — и все?
— Она ведь только устала и перевозбудилась.
— Но я думала, вы дадите ей успокаивающее.
— Полтаблетки аспирина — это уже успокаивающее. Она очень крепкая девочка — сплошь кости, мышцы и энергия.
— Она не ест.
— Что ж, это и вправду скучное занятие.
— О, пожалуйста, не говорите так при ней! — воскликнула Мама Девочка. — Теперь мне будет ужасно трудно заставить ее есть.
— Забудьте об этом, дорогая моя, — сказал доктор. — Серьезно. Она очень крепкая девчушка. Ей уже много лучше, хотя бы оттого, что сейчас она слушает нас, а не самолет. Почему бы вам не попросить у администрации приемник, чтобы она послушала какую-нибудь тихую музыку, или, еще лучше, почему бы вам самой не спеть ей?
— Мне самой?
— Ну конечно. Негромко. Тогда она перестанет слышать самолет.
— Больше ничего не нужно?
— Хорошо бы ей заснуть. Попросите телефонистку никого не соединять с вами. Тихонько пойте, пока она будет спать, а когда проснется, снова смерьте температуру. Если нормальная, оденьте
— Что ей петь? Я знаю очень мало детских песенок.
— О, не обязательно детские, — сказал доктор.
Он разломил аспиринку надвое и половину положил мне в рот. Мама Девочка дала мне запить. Я проглотила, и доктор погладил мое лицо своими маленькими ручками, и улыбнулся, и сказал:
— Баю-баюшки-баю.
Не спел, просто сказал и еще добавил:
— У меня часто бывает желание, чтобы кто-нибудь попел мне.
Мама Девочка посмотрела на него так, будто он сказал что-то очень странное, а потом открыла сумочку и достала оттуда кошелек.
— Сколько я вам должна, доктор?
— Что вы, дорогая моя!
— Нет, я настаиваю. Работа врача должна оплачиваться.
— О, тогда один доллар, — сказал он, и Мама Девочка дала ему долларовую бумажку.
— А ты, — он повернулся ко мне, — если хочешь знать, совсем не больна.
— Я знаю.
Мама Девочка проводила доктора до двери, они поговорили еще немного, и он ушел, и тогда Мама Девочка вернулась, села на кровать и тихотихо запела.
Она запела свою любимую песню, ту, в которой есть слова: «Время медленно течет, но сделать может очень много». Где она не помнила слов, она просто мурлыкала, и я подумала: как это прекрасно. Подумала, что Мама Девочка — самая прекрасная девушка в мире. Подумала, что весь мир прекрасен. Зазвонил телефон, Мама Девочка сказала что-то вполголоса и положила трубку, и вернулась ко мне, и снова начала петь.
Никогда в жизни мне не было так хорошо.
Вдвоем
Я чувствовала запах Мамы Девочки и засыпала. Это был ее обычный запах: ее самой, дорогих духов и сигарет.
Она пела и пела, иногда со словами, иногда без слов, и потом, уже засыпая, я услышала, как она ложится рядом со мной: она сказала что-то, потом поцеловала меня, крепко обняла и легла.
Мне было лучше всех на свете.
Так мы пролежали долго-долго, а потом я обо всем забыла, но все равно знала, что я совсем не больная, а счастливая и мне лучше всех на свете.
Я услыхала, что кто-то негромко разговаривает, и открыла глаза, и прямо передо мной стояли Мама Девочка и Глэдис Дюбарри со своим врачом.
Сразу было видно, что Глэдис богатая, ужасно богатая. Она была очень худая, не то что Мама Девочка. Ее фигура была как вешалка для дорогих платьев. Она была пострижена под мальчика, и грудь у нее была тоже как у мальчика. Захлебываясь от волнения, она говорила высоким голосом:
— Нет, я этого не понимаю! Здесь не то что сесть — стать негде! Сейчас же поговорю с управляющим, и вас моментально переведут в номер люкс с выходом на крышу-террасу. Жить в этом чулане! Я не допущу, чтобы с моими друзьями так обращались.