Мама, я жулика люблю!
Шрифт:
«Я все в Одессе знаю. У Наташкиных родителей — его девушку тоже зовут Наташа! — есть тачка. Они сами уехали, а ключи оставили. Отвезу вас в классное местечко, там мои друзья в прошлое лето жили…»
И все действительно просто. Билеты, которых в продаже нет уже два месяца, появляются молниеносно. Александр все может, когда хочет. Да и вся эта наша поездка могла осуществиться без помощи «Жирафа». Сашка будто повиновался ему. Я-то куда угодно согласна ехать. А «Жираф» уже качался в поезде по обратному направлению — в Ленинград.
У
Наташа дарит мне купальник. Он мне мал, и мы разрезаем его — получаются трусики и лифчик. Я подшиваю его и поглядываю на Александра. Оба Саши пьют водку, купленную в аэропорту у таксиста. Сашка не напивается, и мы идем спать на большую кровать Наташиных родителей. Я взбиваю подушки, как нас учили делать в пионерском лагере. Но голову кладу в предплечную ямку Александра. Перед самым сном я думаю — в скольких кроватях мы уже спали с ним? Потом — в скольких я спала? И хочется еще глубже уткнуться в его ямку у плеча, потому что думается — а в скольких я еще буду?…
Маленький Саша отвез нас на последней модели «жигулей» Наташиных родителей на Дачу Ковалевского. Что это за хуй, в честь которого так назвали местечко? При слове «дача» я представляю себе вокзал в пятницу вечером. Потные, злые дачники в переполненных электричках. Хозяйственные сумки, сетки с провизией на выходные… Но Одесса сама, как дача. А на Дачу Ковалевского можно доехать на трамвае.
Домик, о котором знал маленький Саша, уже сдан. Нам придется жить в крохотной комнатке. Почти что купе. Но даже двери нет — занавесочка. На участке, принадлежащем хозяйке, воняет цирком. Это от безумного количества огромаднейших животных, сидящих парочками в клетках. Клетищи — одна над другой, и в них — ондатры. Или бобры. Это ведь не кролики — хищники настоящие!
Ребята оставили нас в зверинце. Сбросив в нашу конуру вещи, мы отправляемся в местный магазин. Он как раз между нашим жильем и морем. Мини-универмаг. На одной полке круги для плавания, на другой — консервы: морская капуста. Сашка покупает себе плавочки, мне — кило шоколадных конфет. При покупке сигарет морщится — он вдруг бросил курить. Выходя из магазина, мы видим море. Солнце весь свой закатный блеск бросило в него. Уронило, как с люстры, миллионы хрусталиков. И будто кто-то на дне переворачивается с боку на бок, приводя в движение, заставляя танцевать хрусталики. Бал! Бал на море!..
Хозяйка
Выключив одиноко висящую лампочку на пыльном проводе, мы ложимся на узкую постель — почти что полка в купе. Когда кончатся эти кровавые дни?! И вдруг… детские голоса! И даже занавесочка колыхнулась, оттого что они по коридору пробежали. Встаем, одеваемся. И идем гулять по ночным тропинкам юга.
Купаться ночью запрещено. На пляже никого. Темно. Тихо. Даже волн не слышно. Вечных волн. Сидим, упершись в груду балок.
— Знаешь, даже страшно! Тебя, Сашка, не будет, меня не будет, а оно — навсегда. Навечно. Волны, море…
— Философ. Смерть — это не страшно. Жизнь пострашнее.
Мы переглядываемся и смеемся. Нам на ум приходит одна и та же фраза. Я начинаю: «…и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно — И мы уже вместе, как бы наставляя друг друга, — за бесцельно прожитые годы!» В школе висело это изречение Островского и еще что-то Джона Рида. Мы ходим босиком по мокрому песку. Убегаем от вечной волны.
— А что бы ты хотел в жизни?
— Путешествовать хотел бы. Люблю новые места… Природу я люблюууу! Да ни хуя не хотел бы делать! Грабить и убивать! Ха-ха!
Недаром моя тетка называет его бандитом. Бабка — предводителем шайки малолетних, готовящим ее к чему-то. Мать… Она под впечатлением его солидности, манерности. Ну, и наглости.
— Давай сценку разыграем. Ну, чего ты смеешься? Сам ведь всегда расспрашиваешь про театральную студию…
— Наверняка эта сценка должна будет заканчиваться тем, что мы ебемся, пардон, в воде… Твои волосы мокрые…
Инсценировка не удается. Три пограничника с огромной овчаркой и короткими автоматами бесшумно оказываются прямо перед нами. Я сразу оказываюсь за спиной Александра. Они освещают нас громадным ручным фонарем. Какие они молоденькие!
— Ну что, отдыхаете, граждане?… Купаться запрещено.
— Да мы только ступни помочили. Перед сном, говорят, полезно.
Нашел с кем шутить! Но пограничники настроены мирно. У них, видно, нюх на людей. Как и у их овчарищи — она зевает. Прожектор с нас отвели — луч уперся в песок.
— Вы только другие части тела не мочите. А то нам придется перенести их на сухую лавочку участка.
Отдав честь, они так же бесшумно, как и появились, уходят. Продолжают свой обход вдоль моря…
— Ну что, испугалась?
— Да не очень. Я ведь с тобой. Но вообще-то вид у них внушительный. Уважение даже вызывают. Ну и автоматы…
Мы возвращаемся к нашему зверинцу. Ни одного огонька во дворе. Только моя сигаретка, из-за которой мы все время ругаемся, как светлячок.
На пляж мы идем в полдень, и по дороге я отправляю телеграмму матери. Чтобы в школу меня записала. В школу буду ходить?!