Мама
Шрифт:
– Завал из деревьев (МАША)- Смотри про баррикаду на мосту...
– Попросить военных прислать патруль (МАРУСЯ) - А кто к ним сейчас поедет, и главное - где гарантия, что детский дом не будет выселен в благоустроенный палаточный лагерь (с самыми благими намерениями), а сюда не будет поставлен гарнизон солдатиков охранять офицерских жен с детЯми?
Это словоблудие продолжается еще около получаса, пока Прохор не предлагает идею - настолько же извращенную, насколько и гениальную.
Об извращенной сообразительности бывших зеков мне как то рассказал сама папА (вернее не мне, а Тоше - моему братцу). Ну а из Тоши я сама выдавила - что они там ржали,
Решение нашлось быстро: пока мужик неистово собачился с завскладом, несчастная кобылка была заведена на металлическую плиту, а ее подковы были прихвачены аргоном, после чего проигравший начал 'выплачивать' карточный долг под радостные комментарии остальных 'химиков'.
Нечто равнозначное по извращенности придумал и Прохор. В уголке гражданской обороны был взят списанный костюм химзащиты, ну а Маруся начала бойко рисовать плакат нужной тональности. С намерением потом его прикрепить к фанере и защитить от влаги целлофаном.
В помощники по исполнению своего плана наш трудовик Прохор взял меня, Диму и пятерых 'хунвейбинов' (наших мальчиков-добровольцев 14-17 лет), за которыми сбегала Маша. Все остальные были отпущены к детЯм и к Тамаре - готовить ужин.
А потом началось самое неприятное: одевать труп моего бывшего и горячо нелюбимого зама в костюм хим. защиты и противогаз, дышать проклятым запахом ацетона, а затем тащить его к нашему ВАЗу. На удивление только один из ребят показал свой богатый внутренний мир. Остальные вели себя стойко, хоть бледность, пот и тремор рук выдавали их нешуточное волнение.
Дальше - проще. Десять минут неспешной езды и вот мы уже на мостике. Перед мостиком, на наше счастье, стоит небольшой, почти игрушечный шлагбаум. А вот за шлагбаумом несколько субъектов, вышедших на "иную форму бытия". И, по-видимому, очень голодных.
Не из наших, кажется - выдыхаю с облегчением.
Но не только шлагбаум задержал их.
– Буквально вплотную к полосатой перекладине стоит старенький джип. Эту машину я знаю. На ней ездил Яныч - высокий плотный седеющий мужчина, старший воспитатель, дернувший отсюда одним из последних - на третий день Беды. Джип поставлен грамотно - при попытке его обойти без посторонней помощи - непременно бухнешься в ручей, узкий, но достаточно глубокий в этом месте.
Колес у джипа нет. Они были расстреляны в упор чем-то крупным, скорее всего картечью. Должно быть стрелявший очень торопился, и его не устраивала возня с проколом шин.
Внутри машины мы находим Яныча. Его костюм, его машина, его правая беспалая рука. Отмечаю, что рука в покусах. А вот головы почти что и нет - разнесена выстрелом картечи в подбородок.
Вынимаю из мертвых рук старенький ИЖак. Вспоминаю слова Верещагина – 'А пулемет я вам не отдам!'. Вот уж точно. Ни ДИМЕ, НИ ПРОХОРУ Я НЕ ДОВЕРЯЮ ПОЛНОСТЬЮ. Дима дурак, а Прохор мудак, - рифмую про себя.
Костин Миша, паренек
Дима указывает на лист бумаги, сложенный рядом с ветровым стеклом. Разворачиваю, читаю крупный рваный почерк: 'Меня укусили. Что это значит - уже понимаю. Простите - я струсил. Я хотел вернуться - но опоздал. Там - ад, сидите тихо. Патроны и продукты - в багажнике. Прощайте и простите... PS любой укус - смертелен, бейте их в голову'.
Милый старый Леопольд Яныч. Мягкий и добрый человек не знал, как поступить, растерялся и сделал ошибку, которая стоила ему жизни. Мне его искренне жаль, и, что б не расплакаться, кусаю верхнюю губу. Нижнюю кусать - увольте, и так болит после вчерашнего. Тех продуктов, что он, видимо уже инфицированный в спешке бросал в машину - не хватит даже на то, что бы накормить одним завтраком полторы сотни детей, - и он это знал. Но все равно вез сюда - как свою посмертную лепту в благополучие тех, о ком должен был заботиться. Полмешка старой картошки, две пачки сахара, домашние консервы и специи, да пачка с инсулином для трех наших диабетиков, - спасибо ему и за это!
– Костя, Дима, обращаюсь я к ребятам - все, что ценного есть в машине, - тащите в полуторку, Прохор вам покажет, как слить бензин (мой трудовик - в ответ кивает).
– Он, чувствую, нам скоро понадобится.
А вы, - обращаюсь я к оставшейся троице, копайте для Яныча могилу. У вас 20-30 минут. Не более. На сколько глубоко выкопаете - так и закопаем.
Ребята начинают бегать и суетится. Мой 'командный - армейский' действует успокаивающе: если она знает что делать, то беспокоиться не стоит. Один начинает тыкать землю взятым у Прохора ножом, а двое - выгребать ее руками. Лопаты в полуторке не оказывается.
А наша троица - Дима, Прохор и Я, - начинает делать 'Готичную Икебану', как цинично выразился наш трудовик.
Перед окончательной установкой 'Икебаны' приходит очередь боевого крещения дух наших мужчин. Странно, но разбить голову упырю металлическим грифом оказывается куда проще молодому водителю Диме, чем уже два раза отнимавшему жизнь, Прохору. Старшие ребята будут свидетелями, а значит, уже сегодня вечером все дети будут знать, что все взаправду.
На все про все нам хватает 40 минут, а затем - путь назад. Нас встречает Маша. Мужчины и мальчики получат по 200 грамм спирта или укол успокоительного, а я - право на крепкий сон.
Сегодня буду спать в Машкиной комнате, - у себя почивать пока повременю. Здоровая паранойя пока меня еще не подводила, а Прохор с Димой мне что то не нравятся.
Засыпая зову Марусю, и прошу наполнить водой все, что можно наполнить. На всякий случай.
А теперь спать. Сквозь сон улыбаюсь - 'икебана' получилась красивая: у джипа перегородившего мостик лежит человек в противогазе и костюме Хим. Защиты. Видимые повреждения, кровь или укусы - отсутствуют, а для того, что бы стянуть с мертвеца противогаз, нужны очень сильные стимулы. Кажется, что человек отдал последние силы, что бы только остановить, предупредить, спасти...