Мамалыжный десант
Шрифт:
– Нормальный советский ремень тебе найдем, – сказал сержант. – Это все трофейное – накипь на щах. Все будет, Тимоха, нам бы только закрепиться на этом бережке.
– Так вроде уже закрепились? – осторожно уточнил обнадеженный боец Лавренко. – Отошли же румыны.
– Румыны – они как то «перекати поле» – дунешь, живо укатятся. Вот если немцы войска перебросят, – вздохнул автоматчик.
– Не пугай человека. Немец уже не тот, что прежде. Но медом намазано, как с сегодняшней переправой, уж точно не будет, – предупредил сержант. –
Едва Тимофей успел сгрызть сухарь, как их позвал ротный. Рядом с ним был комбат – плотный, учительского вида капитан – очень вдумчивый и серьезный. Роты готовились к атаке, следовало выдвинуться к хутору.
– Село возьмем, и сразу, не останавливаясь, продвигаемся западнее и южнее, – комбат указывал ориентиры. – Как можно быстрее. Связи не терять! Местный-то ваш где?
– Да вон он – чернеется, – кивнул ротный на Тимофея.
– Ага, ты лес южнее Шарпен знаешь? – нацелил карандаш капитан.
– Я же не очень местный, – робея, предупредил новобранец. – Но лесок от хутора виден, мы смотрели.
– Вот и хорошо. За село зацепимся, отведешь группу к лесу, проверите, что там, и доложите. Доложит, понятно, сержант, а ты смотри, чтобы вообще не заблудились.
Через два часа рота без сопротивления заняла село Шарпены, а Тимофей и двое бойцов во главе с рыжим сержантом продвигались к леску, что теснился на высоком речном берегу. Все порядком устали, у новобранца Лавренко уже ноги едва гнулись, но бойцы понимали: лучше сейчас побегать, чем днем позже выбивать врага с каждого бугорка.
Группу обстреляли на подходе к лесу. Тимофей лежал в чахлой траве, слушал короткие автоматные очереди товарищей, сам дважды выстрелил по смутным стволам рощи – винтовка мощно лягала в плечо, а двигать загнутую рукоять затвора оказалось жутко неудобно. В первый и единственный раз из боевого оружия Тимофею Лавренко приходилось стрелять еще до войны, когда батя водил в военный тир, где у старшего Лавренко имелся хороший товарищ по Гражданской. Но там в руках была проверенная и понятная трехлинейка, а тут румынское недоразумение.
– Отходим, гвардия! – крикнул рыжий сержант. – Тимоха, отползай, не черней! И зад не вздумай поднимать…
Отползали, брюки на коленях мгновенно промокли насквозь, холодная земля проминалась и пыталась удержать пластуна, лопатка упиралась в живот, горлышко бутылки давило на подмышку. Тимофей волок винтовку «под ремень», думал, что война очень странная вещь: в сущности, тут от любого посвистывания над головой мгновенно ползать начинаешь. Да когда же ту бутылку выбросить удастся?! Мысли порядком путались.
Потом бойцы перешли на короткие перебежки, скатились в ложбинку.
– Видать, там какие-то отрезанные румыны колобродят, – объяснил рыжий. – Хорошо, что нервные – могли бы подпустить, да срезать нас вчистую. Вот так тут,
Покурить не пришлось. Когда подходили к хутору, в небе басовито зашипело, автоматчики упали на землю, Тимофей последовал их примеру, и тут жутко громыхнуло, а потом еще раз. Угол хуторского домика исчез в дыму и пыли, на садовые сливы полетели комья земли и перья разлохмаченной дранки. Из дыма вылетел ошалевший пес, волоча веревку с обломком доски конуры, метнулся по дороге…
Потом ударило вновь и вновь, еще ближе. По спине застучали комья земли, уши заложило. Лежа носом в траву и нашаривая слетевшую кепку, Тимофей услышал, что рядом кто-то кричит от боли. Следующие снаряды ударили по дороге к селу.
– Не кричи, – громко и оглушенно говорил автоматчик. – Сейчас забинтуем. Да не оторвало, говорю! Так, задело слегка.
Бойцы лежали около сержанта. Тимофей с ужасом смотрел на ногу рыжего – ниже колена ее перебило осколком почти начисто, голень лежала под неправильным углом, распоротая штанина и голенище сочились темно-красным.
– Терпи, твою… замотать нужно покрепче, – грубо рявкнул автоматчик, отбрасывая упаковку вскрытого перевязочного пакета.
Сержант мычал, ему неловко заматывали ногу, а бинт сразу становился красным. Наложили жгут из брючного ремня.
– Ничего, отлежишься – пропыхтел боец. – Это не в башку, и не в брюхо.
– Да… ваша… отрежут же конечность, – стонал рыжий. – Я же меньше месяца как из госпиталя, насмотрелся там. Ох ты ж бога душу мать…
Ругаться он умел здорово. Слушая, бойцы разостлали плащ-палатку, переложили на нее раненого, сержант взвыл.
– Берись, Тимка, – приказал автоматчик, наматывая на кисть угол импровизированных брезентовых носилок.
Тимофей поспешно перекинул ремень винтовки через спину, ухватился за плащ-палатку. Снаряды падали отдаленно – в садах у села, идти можно почти спокойно. Сержант громко охал на каждом шаге, бойцы его ругали и успокаивали примерно одними словами. Дошли до почти опустевшей траншеи, оттуда крикнули, что б несли раненого прямо к переправе. Внезапные санитары свернули к Днестру. Сержант уже не охал, а скулил как ребенок.
– Эх, ты сознанье потерял бы, что ли, – в сердцах посоветовал усатый автоматчик. – Не надрывай душу, мы-то чего сделать можем?
– Я ж понимаю, Степа. Но не поверишь, терпеть никакой мочи нет, – простонал сержант.
– Поверим, чего же не поверить – пробормотал второй боец. – Но ты все-таки сдержись. Братцы, передохнем, он же тяжелый.
Раненого опустили на землю, сели рядом, Тимофей решился, достал из-за пазухи бутылку и спросил:
– Сержант, тебе хуже не станет?
– Мне? Хуже?! Что ж ты молчал, спаситель?!