Мамин мозг. Как понять себя, чтобы стать идеальной мамой для своего ребёнка. Научное обоснование нашим тараканам, фишкам и пунктикам
Шрифт:
Моя официальная цель – родить без обезболивающих – была обусловлена не родительской философией (у меня вообще ее не было) и не страхом за нерожденного ребенка (которого я, собственно, даже не знала), а боязнью крови, шприцов и – в последние несколько дней – кесаревых сечений. Я знала, что роды без лекарств – это одна из стратегий, которая поможет избежать скальпеля и первобытного ужаса перед потрошением, даже если это потрошение временное, плановое и тщательно контролируемое.
К сожалению, сражение со стимулируемыми схватками я проиграла. После долгого утра приглушенных, – а потом
«Четыре сантиметра! – подумала я. – Это же даже не половина бейджика!»
В общем, я оказалась вовсе не здорова, как корова, и не смогла вывезти на себе все природные мытарства. Похоже, я проваливала задание, которого даже не понимала. Потом мне ввели эпидуральную анестезию – ну, привет, большая иголка. Выглядело все кошмарно, но затем наступил приятный, пусть и недолгий покой.
Парализованная ниже пояса, я не могла семенить ни по каким коридорам в своем модном родовом костюме, так что мы с мужем вместо этого запоем смотрели сериалы. Стоял суровый, серый зимний день. Жалюзи были наглухо закрыты.
– Вам что, солнечный свет совсем не нужен? – укоризненно спросила медсестра.
Настал вечер. Ничего особенного с виду не происходило, но вот где-то внутри, судя по всему, произошло. В какой-то момент пришел врач и сказал, что матка раскрылась уже на десять сантиметров, и пора тужиться.
Первые потуги стали катастрофой. Сердцебиение малыша, до этого отображавшееся в виде энергичного «тра-та-та» на мониторе, вдруг ослабло и стало больше напоминать стук камня, который падает в глубокий-глубокий колодец, отскакивая от стен, причем интервалы между каждым «отскоком» лишь росли. Врач вбежал обратно в палату. Но сердцебиение восстановилось само по себе. Так что я снова начала тужиться – и снова, и снова.
Похоже, какого-то прогресса добиться все же удалось. Этапы преодоления родовых путей подсчитывают от –3 до +3, последней остановки перед дневным светом. Медсестра сообщила, что я от –3, преодолев –2 и –1, пронеслась прямиком до нуля. Я еще никогда в жизни так не радовалась тому, что достигла нуля. Нуль – это просто эпично. Осталось преодолеть всего три этапа!
Но что-то пошло не так – и это выяснилось минут через двадцать. Еще одна проверка, и… да, предыдущая медсестра ошиблась в расчетах. Я так до сих пор и сижу на –3. Я несколько часов напрягалась, пыхтела и дула, словно Злой и Страшный Серый Волк, а младенец не сдвинулся и на миллиметр.
– По-моему, вы не сможете вытолкнуть этого младенца сами, – холодно произнесла новая медсестра, беспечно опираясь подбородком о мое трясущееся колено.
Мой муж, к этому времени уже впавший в лихорадочное состояние, попробовал другой подход.
– Ну,
Как можно вежливо указать всем этим людям, что я тут вообще-то умираю? Мне на самом деле уже было все равно. Боль, с которой удалось было справиться, снова вернулась. Сила воли, которой я всегда гордилась, покидала меня. Началась лихорадка, у меня подскочила температура. Лица окружающих блестели и расплывались. Я сделала длинный, крутой шаг в долину, полную звезд.
Операционная. Перед моими глазами подняли синий, почти веселый брезентовый занавес, похожий на только что установленный цирковой шатер. К счастью, он перекрыл мне обзор. Хирурги о чем-то болтали – мое экстренное кесарево сечение было явно не самым драматичным из тех, что им доводилось видеть. Они даже не дали мне наркоз, что с моей точки зрения на самом деле было не то, чтобы хорошо. В моем животе что-то дергали и тянули, в какой-то момент мне показалось, словно кто-то запрыгнул на грудную клетку. Я поняла, что меня расковыривают изнутри, словно огромный арбуз на вечеринке. Но, по крайней мере, больно больше не было. Я смотрела на мерцающие хирургические лампы на потолке.
– Ребенок вышел, – сказал кто-то. Послышалось долгое, зловещее молчание, а потом – наконец-то неуверенный вскрик.
В околоплодных водах оказался меконий – первый кал новорожденного. Похоже, во время схваток ребенок внутри паниковал не меньше, чем я снаружи, и, возможно, даже вдохнул немного вязкого черного вещества. Так что теперь младенца отправят в отделение интенсивной терапии новорожденных, и он пробудет там не меньше двадцати четырех часов для наблюдения.
Я успела увидеть нечто цвета докторской колбасы, потом его унесли.
Рассвет. Я все еще не до конца пришла в себя от многочисленных лекарств, но уже чувствовала болезненную рану на животе. Из-за кровопотери моя кожа была желто-зеленого цвета, а лодыжки жутко отекли из-за внутривенного ввода жидкостей. Я все еще не могла ходить, но, с другой стороны, не особенно-то и хотелось. Я не хотела звонить маме или говорить с Эмили. Я не хотела устраивать фотосессию с новорожденным или «составлять план игры» вместе с лактационной медсестрой, которая уже успела ко мне заглянуть. Я не хотела думать ни о вчера, ни о завтра, ни вообще о младенце. Я хотела просто еще поспать.
Позже – через несколько минут или, может быть, часов, не знаю, – мой шокированный муж наконец-то подал голос со своего места на диване, обитом искусственной кожей.
– Пойдем, посмотрим на него?
(На самом деле у нас родилась дочь).
Я решила, что да, стоит. Мне на самом деле было все равно, но меня немного беспокоило, что скажут медсестры, если я отвечу: «Нет».
Меня вместе с капельницей уместили в кресло-каталку, и муж повез меня по коридору. Мы проехали мимо процессии из торжествующих, хвастающихся друг дружке младенцами новоиспеченных мамочек; на некоторых из них были тапочки и халаты одного цвета, в точности как я всегда представляла. «Вот ты и стала мамой»
Конец ознакомительного фрагмента.