Мамина дочка
Шрифт:
В день операции с раннего утра я рвалась в больницу. Но меня туда не пустили, сначала Нинка, а потом на помощь ей пришел дядя Саша. Ума не приложу, когда они успели познакомиться. Хорошие люди быстро находят общий язык. Они на пару развлекали и отвлекали меня, пока не позвонил Леонид Анатольевич. Он сообщил, что операция прошла успешно и прогноз у него пока благополучный. Приходить не надо: мама до завтра пробудет в реанимации. Впервые за бесконечно долгий срок я почувствовала себя счастливой.
Я заглянула в мамину
На этот раз в палате мама была не одна. Напротив, на соседней койке, сидел доктор Левитин. В этом не было бы ничего необычного, если бы не мамино лицо. Она сидела закусив губу, как в минуту крайней растерянности, взгляд ее нервно блуждал по облупленным стенам палаты. Заметив меня, мама улыбнулась натянуто и громко произнесла:
— Леонид Анатольевич, тут ко мне дочка пришла. Главврач тоже обернулся и посмотрел на меня. Сказал, исключив из своего голоса всякое выражение:
— Что ж, очень хорошо, что дочка, — и начал собирать с покрывала какие-то бумаги и диаграммы.
— Если вы разговариваете, могу подождать в коридоре. — Я сделала шаг назад.
Но они оба как-то очень бурно воспротивились этому. Левитин громко заверил меня и маму, что его давно ждут на консилиуме. Когда он проходил мимо, я ощутила на себе его внимательный, словно вопрошающий взгляд.
— Мама, у тебя все в порядке? — приступила я к матери.
— Конечно, — бодро объявила она. — С завтрашнего дня начну совершать пешие прогулки по больничному дворику.
— Леонид Анатольевич ничем тебя не огорчил? Может, результаты анализов не очень хорошие?
Мама погрозила мне пальцем:
— Не пугай меня, дочка. С моими анализами все в полном порядке.
Больше я вопросов не задавала. Но на сердце словно накинули железную удавку. С того самого момента я стала подозревать, что операция не принесла нужных результатов.
На следующий день мы с мамой гуляли по коридору. Сперва хотели выйти на улицу, но там разыгралась такая метель, что я с трудом добрела до больничного корпуса. Мама раздражалась, когда я время от времени пыталась поддержать ее под локоть, поэтому опережала меня шага на два. Она первая достигла больничного холла и вдруг резко повернулась на месте и приказала мне:
— Идем в обратную сторону.
Но я успела выглянуть в холл. Ничего особенно там не наблюдалось, только доктор Левитин о чем-то беседовал с сестрой-хозяйкой. Я лишний раз убедилась в том, что мама всячески препятствует нашим встречам. Как будто боится, что главврач скажет о чем-то, о чем мне лучше не знать.
Через пару дней мы с Нинкой сидели вечером на ее маленькой кухне. Вернее, сидела я, а Нинка металась между плитой и столом, что-то жарила, убирала, переставляла. Ее хозяйственные навыки за последнее время претерпели качественное изменение. Лицо ее сияло, и едва ли это радостное оживление было связано со мной: за последний час я не произнесла ни слова.
— Давай колись, Нинка, — не выдержала я. — Что у тебя хорошего?
— Я
— Нинка! — ахнула я. — Вот надо же! А ты его любишь?
— Люблю, — твердо ответила Нинка. — Я ведь первая на него взгляд положила. Еще на втором курсе. И вот впервые у меня совпало.
— Это твоя первая любовь? — Я вспомнила, что никогда в прежние годы Нинка не рассказывала мне о своих симпатиях.
— Да что ты? — всплеснула руками Нинка. — То есть по ощущениям — первая. А де-факто — на третий десяток перевалило.
— Ты никогда мне в школе не говорила, чтобы тебе нравился какой-нибудь мальчик.
— Я стеснялась, — призналась подруга. — Они ведь на меня никакого внимания не обращали, никто и никогда. А то и хуже бывало. Вот, например, была я в школе влюблена в математика…
— В Марка?
— Да ты что?! — Нинкины щеки сделались свекольного цвета, она в ужасе замахала на меня руками. — Нет, после Марка Леонидовича у нас ведь тоже был математик-мужчина. Лет тридцати, но такой бледный, худой, сердечник. Даже наши учительницы на него не позарились. Если в классе случался какой-нибудь кипеж, он немедленно начинал глотать таблетки. Так вот, меня угораздило в него влюбиться.
— Наверное, ты его пожалела.
— Не знаю, но по ощущениям сильно походило на любовь. Так вот, каждый день после уроков я ходила провожать его до дома. Боялась, вдруг ему станет плохо по дороге. Но дома его никто не ждал, вот он и шел в наш лесопарк, бродил там, иногда даже обедал на скамеечке. А я пряталась в кустах.
— Ну так подошла бы.
— Я и подошла однажды. Как будто мы случайно пересеклись. Но ты не представляешь, как он испугался! Застыл на месте, стал задавать мне всякие вопросы: «Попова, что вы тут делаете? Как гуляете, когда ваш дом в другом конце города? Может, у вас проблемы с новой темой? Так подходите на перемене!» Я потом сообразила, что ему, наверное, в школе все уши прожужжали, что был прежде него математик, который связался с ученицей и был уволен. Так что тут ты мне, подруга, немного напортила. Пришлось в дальнейшем еще лучше прятаться в кустах.
— Нинка, я надеюсь, он не умер к концу учебного года? — вдруг заволновалась я.
— Нет, — успокоила меня Нинка. — Но куда-то перевелся. Я искала его почти целый год. Я вообще тогда только и делала, что кого-то искала.
— Ну, прости, Нинка, я уже признала, что виновата перед тобой.
— Главное, что ты все-таки нашлась, — заметила мудрая подруга. — Ты же не откажешься быть свидетельницей на моей свадьбе? Помнишь, мы об этом договаривались еще в третьем классе?
— Помню, — сказала я упавшим голосом, потому что сердце мое снова мучительно сжалось. — Только, Нинка, я сейчас не знаю, чего мне ждать от ближайшего будущего. У меня такое чувство, что с мамой все очень плохо.