Man and Boy, или История с продолжением
Шрифт:
— Кто-нибудь хочет еще чаю? — спросил он, изо всех сил пытаясь сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить нашу печальную участь.
— Твой чай у нас скоро из ушей польется, — вздохнула мама. — Просто присядь и расслабься.
— Расслабиться?! — сердито фыркнул папа, взглянув на нее, но потом все же решил подчиниться.
Он шлепнулся в треснувшее сиденье пластикового кресла и уставился в стену. У него под глазами образовались мешки цвета помятых фруктов. Пять минут спустя он все же вскочил и принес всем нам еще чаю. И тогда впервые отец, ожидающий новостей о внуке и нервно
— Может быть, еще раз попробуешь позвонить Джине? — предложила мама.
Я не знаю, чего она ждала. Наверное, рассчитывала на то, что Джина сядет на первый же самолет и вскоре наша маленькая семья воссоединится раз и навсегда. Возможно, я и сам на это надеялся.
Но все без толку. Я отправился в приемное отделение и набрал номер Джины, но услышал только странное урчание японского телефона. Никто не отвечал.
В Лондоне была полночь, это означало, что в Токио восемь утра. Она должна быть дома. Если только уже не ушла на работу. А может, вовсе не приходила ночевать. Телефон продолжал настойчиво урчать.
Так оно все и должно было быть. Если бы я поговорил с Джиной, ее сила и здравый смысл наверняка пересилили бы страх и панику. Скорее всего, она вела бы себя, как мои родители. Или как я сам. Она спросила бы, что случилось, чем это грозит и когда мы будем знать все точно. Она выяснила бы, когда ближайший рейс на Лондон, и прилетела бы. Но я никак не мог до псе дозвониться.
Я повесил трубку, понимая, что она все равно не вернется. Мы уже слишком далеки друг от друга, чтобы когда-нибудь найти дорогу назад.
18
— Врач пришла за мной в пять часов утра. Я сидел в пустом кафетерии над чашкой давно остывшего чая. Увидев ее, я вскочил со своего места, словно ожидая услышать какие-то очень страшные слова.
— Поздравляю, — сказала она. — У вашего сына очень крепкая голова.
— У него все будет в порядке?
— Перелома нет, все снимки чистые. Но мы должны понаблюдать его еще несколько дней — это необходимо. Поймите, ведь на голову четырехлетнего ребенка пришлось наложить сразу двенадцать швов.
Я хотел, чтобы эта врач стала моим лучшим другом. Я хотел, чтобы мы раз в неделю вместе обедали и чтобы она жаловалась мне на все свои печали, связанные с системой государственного здравоохранения. Я бы ее внимательно слушал и при этом искренне старался проникнуть в тонкости всех ее проблем. Она спасла моего сына. Она была прекрасна.
— У него действительно все в порядке?
— Голова будет болеть еще несколько недель, и на всю жизнь останется шрам. А в остальном все будет в полном порядке.
— И никаких последствий?
— Ну, возможно, лет через пятнадцать это поможет ему завоевывать сердца девушек. Шрамы ведь украшают мужчину, не правда ли?
Я взял ее за руки и никак не мог отпустить их.
— Спасибо.
— Это наша работа, — улыбнулась она.
Я понимал, что смущаю ее, но ничего не мог с собой поделать. В конце концов я отпустил ее руки.
— Можно мне его увидеть?
Пэта я нашел в дальнем конце палаты, полной
Пэт лежал под капельницей, его лицо было такое же белое, как наволочка, а голова замотана бинтами. Я присел к нему на кровать, погладил его свободную руку, и он тут же распахнул глаза.
— Ты на меня сердишься? — спросил он, и я только отрицательно замотал головой, боясь говорить.
Он закрыл глаза, и в этот момент я вдруг понял, что справлюсь.
Я чувствовал, что до сегодняшнего вечера у меня ничего толком не получалось. Мне не хватало терпения. Я проводил слишком много времени в размышлениях о Джине и даже о Сид. Я плохо следил за Пэтом в парке. Всего это нельзя было отрицать. Но я знал, что справлюсь.
Возможно, это у меня получится не блестяще. Возможно, я запутаюсь в роли отца так же, как раньше сумел запутаться в роли мужа.
Но впервые мне стало ясно: то, что я являюсь мужчиной, а не женщиной, тут совершенно ни при чем.
В каждой семье есть свои легенды и предания. У нас в семье первая история с моим участием повествует о том, как собака выбила мне сразу все передние зубы, когда мне было пять лет.
Я играл с соседской немецкой овчаркой. Мы устроились за рядом торговых лавок, неподалеку от того дома, где жили. Пес, как сумасшедший, лизал меня в лицо, и мне это очень нравилось. Но потом собака разошлась так, что положила мне передние лапы на грудь и опрокинула меня на спину. Однако, падая, я умудрился повернуться и упасть лицом на асфальт. Зубы разлетелись во все стороны, кровь брызнула у меня изо рта, и моя мама отчаянно закричала.
Я смутно помню, как мы мчались в больницу и как изо рта вылавливали куски сломанных зубов, а кровь залила весь белый эмалированный лоток, стоявший у меня на груди. Но больше всего мне запомнилось, как отец настаивал на том, чтобы остаться рядом со мной. Это происходило как раз в тот момент, когда меня усыпляли наркозом.
Когда эту историю пересказывали у нас в семье, главной изюминкой было то, что я стал делать, когда вернулся домой с починенным ртом: я сразу набил его до отказа хрустящим картофелем.
Эта концовка очень нравилась моему отцу. Еще бы! Его сын вернулся из больницы с восемью крохотными пенечками вместо молочных передних зубов, но оставался таким крутым, что сразу же открыл упаковку чипсов. Но я совсем не был крутой. Просто мне очень нравились соленые чипсы. Даже если приходилось сосать их.
Теперь я понимал, что и мой отец был совсем не так крут, как ему хотелось бы. Кто же чувствует себя крутым, когда ему приходится отвозить своего собственного ребенка в больницу? На самом деле главной изюминкой в этой истории было то, что отец отказался оставлять меня одного в операционной.