Маньчжурские стрелки
Шрифт:
— Так ведь нечем уже палить! Счастье, что легавые не догадались.
«Бродяга» вышвырнул через окно автомат, потом пистолет, которые тотчас же были подобраны Радчуком, и вышел с поднятыми руками. На нем был изорванный, прогоревший в нескольких местах ватник, под которым, однако, виднелась гимнастерка.
— Так это вы, ротмистр! — с удивлением воскликнул он, присмотревшись к приближавшемуся Курбатову. — Опять вы?!
Заросший, оборванный, он стоял перед диверсантами, словно высаженный на безлюдный остров пират — у своей хижины. В глазах его радость спасения
— Иисус Христос не поспешил бы тебе на помощь с таким рвением и самопожертвованием, с каким спешили мы, — узнал в нем Курбатов того самого сержанта, которого они взяли в плен и после диверсии на железке превратили в «волка-одиночку». Вот только фамилии вспомнить не мог.
— Что правда, то правда. Я уж думал: все, отбродил свое по лесам-перелескам…
— Зря, — рассмеялся Курбатов, — взгляни, сколько у тебя ангелов-хранителей. Только воевать нужно решительнее. Спасовать перед тремя милиционерами — это не дело.
— Не обучен. Теперь все, с собой берите. Куда мне одному, даже в тайге?
Притащили милиционера Колзина и швырнули к ногам подполковника.
— Все еще жив, — с удивлением объяснил Тирбах. — Что прикажете делать?
Курбатов оценивающе окинул взглядом фигуры Колзина и полуодичавшего сержанта.
— Милиционера раздеть, и голого — на сосну. Только подальше отсюда. А ты, Волк, — обратился он к сержанту, — быстро переоденься в милицейское, побрейся и вообще прими надлежащий вид. Отныне ты, — заглянул в удостоверение, — младший лейтенант милиции Дмитрий Колзин. Что, фамилия не нравится? Другое удостоверение раздобудем.
— Но теперь-то я могу пойти с вами? — вновь с надеждой спросил Волк. — Вы же помните, я — прапорщик Бураков.
— Пока перевоплощайся в милиционера. Подумаем.
29
Котловина, в которой находилась эта лесная избушка, напоминала кратер давно угасшего вулкана. С севера и с юга отроги невысоких хребтов смыкались над скалистым ложем реки, создавая некое подобие большой чаши.
Ветры гор сюда не проникали, студеный байкальский туман развеивался между сосновыми вершинами прибрежных кряжей, а зависшее на горном пике солнце светило только для этого затерянного мирка — нежаркое, но достаточно теплое, безмятежно купающееся в синеве небесного океана.
Окунаясь в леденящую купель речной заводи, Курбатов понимал, что вести себя столь беспечно почти на окраине города — равнозначно самоубийству. Но все же умудрился несколько раз переплыть образовавшееся озерце от берега к берегу и потом, стоя совершенно голым между замшелыми камнями, долго растирал почти окоченевшее тело грубым самотканым полотенцем — жестким, словно растрепанная циновка.
Он твердо решил, что должен пройти эту страну, убивая в себе всякий страх. Доверившись судьбе. Не он — его должны бояться. Он пронесется над Европой подобно смерчу. Чтобы при одном упоминании о Легионере враги его трепетали.
Наскоро пообедав японскими консервами, Курбатов с интересом взял в руки газету, извлеченную Тирбахом из планшета Колзина.
Подполковнику не раз приходилось читать довоенные советские газеты, и каждый раз его потрясала маниакальность режима, который с такой жестокостью видел врага в каждом, кто осмеливался хоть на минутку усомниться в гениальности вождя всех времен и народов, обронить неосторожное слово по поводу Советской власти или имел несчастье происходить не из пролетариев. Впрочем, пролетариев в этом коммунистическом Содоме Тоже не очень-то щадили.
— Господин подполковник, позвольте представить: младший Лейтенант милиции Дмитрий Колзин.
Курбатов сплел, привалившись спиной к стене избушки и подставив лицо солнечным лучам. Старые бревна вбирали в себя его усталость, и князь ощущал, как тело оживает и возрождается. Увидев перед собой Тирбаха и Волка, — подполковник так и решил именовать захваченного ими в плен сержанта Буракова «Волком», — он отложил газету и пристально всмотрелся в осунувшееся бледноватое лицо новоиспеченного «милиционера».
— Чего тебе еще желать, Колзин? Отныне ты — офицер милиции. Царь и Бог. Все дрожат, уважают и ублажают.
— Надолго ли?
— Эт-то зависит от тебя самого. Как долго сумеешь.
— Теперь я действительно превратился в волка, которому только-то и делать, что рыскать по тайге, — дрогнувшим голосом проговорил «милиционер».
Курбатов поднялся и с высоты своего роста смерил Волка презрительным взглядом человека, для которого его проблемы и страхи представляются смехотворными.
— Ты еще только должен по-настоящему осознать себя волком. Ты еще только должен озвереть настолько, чтобы не ты людей, люди тебя сторонились, избегали. И вот тогда, лишь тогда, почувствуешь себя сильным и свободным, абсолютно свободным. От страха и угрызений совести. От необходимости трудиться за гроши и поклоняться их идолам; служить и подчиняться.
— Да уж, свободным… — окончательно помрачнел Волк.
— Так чего ты хочешь? Гнить в земле, как эти милиционеры, форму одного из которых надел?
— На меня надели, — пробубнил Волк.
— Неблагодарная тварь, — презрительно процедил фон Тирбах. — Мы во второй раз спасли тебе жизнь. И после этого ты еще смеешь выражать неудовольствие.
— Он прав, — миролюбиво объяснил Волку Курбатов. — Но я не стану ни наказывать тебя, ни переубеждать. Сейчас ты получишь пистолет и все изъятые у милиционеров патроны. Твой автомат тоже остается тебе. С этим арсеналом ты уйдешь в горы. Как будешь жить дальше — твое дело. Но запомни: продержаться следует месяц. Ровно через месяц мы прибудем к этой избушке и вместе отправимся к границе. В Маньчжурии ты пройдешь подготовку в том же лагере, в котором прошли ее все мы, и станешь настоящим диверсантом. Как сложится судьба твоя дальше, этого не может предсказать никто. Даже Иисус Христос. Но по крайней мере теперь ты будешь знать, чего ждать хотя бы в ближайшее время.