Манекен (сборник)
Шрифт:
До свидания, солдат!
Обнимаю тебя и желаю дослужить честно и достойно!
Вот так номер! Вот кто под моим именем скрывался!
Задним числом я вспомнила странные взгляды, которые бросал на меня Витя на поминках в девять дней. Будто я ему что-то задолжала, а он потребовать
Вернулся отец. По-детски хвастался своей «самостоятельностью»: на кладбище съездил, в магазине хлеб и кефир купил, завтра ботинки в ремонт отнесет. Он всячески демонстрировал, что не пропадет без нашей опеки. Это было правдой еще и потому, что благодаря мачехе многие люди – ее родные и друзья – были искренне и по-доброму заинтересованы в судьбе моего отца. И как ни печально признавать, внимание этих людей отцу было нужнее и понятнее, чем мое, дочернее.
Знал ли папа о письмах? Выяснять не стала. За четверть века я не научилась говорить с ним о мачехе, и поздно начинать учиться, а также каяться и сокрушаться.
Вите Шумакову я позвонила, на следующий день встретилась с ним возле школы.
– Прочла? – спросил Витя.
– Да.
– Как в романе? – Он усмехнулся. – Когда последнее письмо получил, сказал ребятам, что невеста замуж вышла, они думали, я чокнулся. Надо плакать, а я смеюсь, веселый хожу. Мы потом со Светланой Петровной иногда вспоминали, как я в нее заочно влюбился.
– Но твои родные? Они почему не написали, что я давно уехала и след простыл?
– Светлана Петровна с моей мамой договорилась, вместе конспирировали. Твоя мачеха была очень хорошим человеком, настоящим! А ты? Ты, кажется, ее не очень? Не очень любила?
Я развела руками – что было, то было.
Витя продолжал допытываться:
– Ты бы на ее месте? Ты бы написала солдату? Она меня спасла, честно скажу. А ты?
Ответ я хорошо знала, потому что последние дни часто задавала себе этот вопрос.
– Нет, Витя! Я бы тебе не ответила. Звучит нелестно, но как на духу. Извини! Я в те годы считала абсолютно нормальным, что меня любят, балуют, что мною восхищаются и терпят
Впервые в жизни я говорила о мачехе добрые слова. Это было непривычно и слегка болезненно. Но когда я отважилась взглянуть на Витю, увидела, что он меня не понимает. Для него мои откровения запутанны и сложны, как исповедь чужестранца.
– Но теперь ты лучше относишься к Светлане Петровне, то есть к ее памяти?
– Вроде того, – согласилась я.
Когда я уезжала, папа старательно демонстрировал бодрость духа и хорошее физическое самочувствие. С таким энтузиазмом говорил об установке бетонного поребрика на могиле Светланы Петровны, словно речь шла о стройке века вроде поворота сибирских рек на юг. Я в который раз заставила его поклясться, что на зиму он приедет к нам.
Старое советское кино заканчивалось. Я смотрела на экран, но давно не следила за сюжетом, отвлеклась на собственные мысли.
– Скажи, – спросила я мужа, – мои отношения с мачехой можно назвать конфликтом хорошего с лучшим?
– Пожалуй.
– Кто из нас хорошая, а кто лучшая?
– Светлана Петровна была хорошая и лучшая.
– Что же мне остается?
– Конфликт. При жизни она тебе мешала, умерла – тебе ее не хватает. Раньше ты держала язык за зубами, чтобы не нагрубить, теперь терзаешься, что не сказала ни одного доброго слова.
Он прав. И нужно обязательно объяснить дочери: конфликт хорошего с лучшим – один из самых трудных.