Мангушев и молния
Шрифт:
Через какое-то время все старинные пушки на набережной оказались шоколадными, а солдаты городской стражи съели свои винтовки раньше, чем им успели объяснить, что едят они, что бы там не говорилось, не овсяное печенье, а военное имущество, временно, из государственных соображений, в него превращенное.
В городской ратуше заседатели однажды так и просидели целый день на мармеладных креслах за мармеладными столиками. Говорят, при этом они призывали народ сплотиться перед лицом мармеладной опасности, а военный флот королевства, гремя обоими бортами –
А что же жители города?
А жители города просто лишились сна: дни и ночи они теперь были заняты тем, что тащили в свои жилиша и складывали там про запас обломки шоколадных скамеек и пушек, большущие куски карамели и трюфелей, которые раньше были просто кусками стекла и булыжника, и огромные куски пирога, который раньше был просто газоном. Каждый что-то куда-то тащил.
– Что вы наделали! – воскликнул Свежая Булка, когда обнаружил обоих озорников, занятых превращением в рахат-лукум летнего королевского дворца.
Булочник Свежая Булка давно понял, что приключилось. С тех пор как у него исчезла волшебная палочка и в городе начались чудеса, он только и делал, что искал похитителей. И он их нашел. Он схватил мальчишек за руки и отобрал у них волшебную палочку.
– Посмотрите, что вы наделали! – воскликнул булочник Свежая Булка, – Посмотрите, что стало с городом и горожанами! Их охватило безумие! Они теперь могут только тащить и есть! Они съедят все! Весь город! Весь мир! Что вы наделали!
Проказники повесили головы. Им стало очень стыдно. Только теперь они поняли, к чему привели их шутки. Только теперь они поняли, что натворили: все в городе было съедено, вырыто, спилено, стащено.
Свежая Булка не умел долго сердиться. Он отпустил мальчишек восвояси сразу же, как только они во всем раскаялись, и отправился к себе в булочную.
Там он пододвинул к старенькому шкафу стул, взобрался на него и, с трудом дотянувшись, спрятал на самом верху волшебную палочку, положенную в специальную тряпочку. Я думаю, что она лежит там и по сей день…
Когда я рассказал эту сказку, я заметил, что мой маленький Сашка давно уже спит, прижавшись к подушке мягкой щекой. Дышал он спокойно и ровно, а на губах у него то и дело появлялась улыбка. Что-то ему снилось. Может быть, волшебный город с горожанами, а, может быть, волшебные пирожные и торты великого булочника Свежей Булки?..
Юный Бриг
День клонило ко сну, как мальчишку, накупавшегося до синевы; свое золото солнце мешало с волнами и качалось сквозь мачты на рейде.
Юный Бриг смотрел только в море. Он решил не спать и мечтать, промечтать всю ночь до рассвета.
Он родился совсем недавно, но уже столько долгих дней и ночей на него летел ослепительный мир, крепко замешанный криками чаек и солеными молодыми ветрами в вечном шуме трудяги прибоя.
Бриг ждал своего
– Море… мое море… – и мечтал удариться в бурю, прыгать, дьяволом выть, драться-драться с крутыми волнами.
Грудью о них, а потом лететь…
С гребня на гребень.
А потом – падать. Пьяный ветер в лицо, пляшет палуба и дрожит, бьются в борт водяные громадины, а ты на такой узкой линии, покачиваешься – туда-сюда, – между жизнью и смертью, на такой незначительной грани, «жить на грани, всегда значит – жить!» – так говорили люди, и Маленький Бриг жадно их слушал, и от этого ныли, дрожали и скрипели крылатые мачты, колотилось бесстрашное сердце. Он был очень жадным – этот Бриг.
Он подслушивал хриплые сказки матросов о далеких, чудесных странах, о морях, ни на что не похожих:
– Далеко, там за морем Красным, где прибой тоже красный-красный, будет Синее море, как небо, как бездонное синее небо… Дальше Черное море будет, как душа портового скряги… Потом будет желтое море, все там желтое, даже туман и тучи… Аза ним есть Горящее море… Ночью… ночью горит, как дышит… в тихом, белом огне… Карамба! Дева Мария! Там чудеса в каждой капле!
Ох, как слушал их Маленький Бриг!
Ну, а сколько раз он дрался с пиратами? Залп! Бортами сцепились! Держать! Скрежет мерзкий зубов и бортов. Пистолеты! Скорей! Ну, скорей же! Пуля, порох! Теперь выше! Целься выше в него! А он целит в тебя! И ты видишь его глаза! Не дрожать! Выше руку и плавно! Выжимай плавно! Выстрел! жив? А теперь все за пояс! И в ножи!
Визг, схватились и катятся, катятся! Дикий визг человечьего тела…
И один всегда, умирая, за собой тянет другого, и хрипят борт о борт корабли…
А как ждал он встречи с Голландцем? С этим старым, несчастным скитальцем. И с его безумным, проклятым капитаном. Он и его корабль остались в море навсегда.
Туман. Одинокая рында. Два удара. Еще два удара. Простуженный голос впередсмотрящего: «Слушай!»…
И вдруг! Нос в нос! Из тумана! И растет! Надвигается! Корабль! Рваные паруса! Уже, кажется, нет спасенья! Сейчас будет удар и крики! «Право на борт! Навались!» Треск! Вода! А на том корабле люди – Они очень спокойны… И они вас не видят…
Все исчезло в тумане. В душном тумане. Совсем нечем дышать. Этот туман вытягивает мужество из твоего сердца.
Кажется, вот теперь из тебя вырвется крик, но это не крик, это хриплый вздох.
Жадно слушал людей Бриг. Жадно. И верил. Верил в то, что он станет большим, что он вырастет невероятно, и вот этот худенький мальчик, тот что держит его, прижимая к груди, станет на нем бесстрашным капитаном. Вы послушайте, как бьется сердце. Нет, оно никогда не обманет…
День клонило ко сну, как мальчишку, накупавшегося до синевы; свое золото солнце мешало с волнами и качалось сквозь мачты… сквозь мачты…
Про люстру
– Расскажи мне про чего-нибудь, – попросил маленький Сашка.