Манхэттен
Шрифт:
– Она сумасшедшая! – воскликнула дама в диадеме.
– Оп-ля!
Холлиок покачивался, стоя в дверях, нахлобучив цилиндр на багровую шишку носа. Она гикнула, дрыгнула ногой и сбила с него цилиндр.
– Вот это удар! – закричали все.
– Вы мне выбили глаз!
Она уставилась на него своими круглыми глазами и вдруг залилась слезами, припав к груди с бриллиантовой запонкой.
– Я не хочу, чтобы меня оскорбляли! – рыдала она.
– Протрите другой глаз!
– Принесите бинт!
– Ей-богу, она могла ему выбить глаз!
– Эй, человек, скорее кэб!
– Доктора!
– Ну и бедлам, дружище!
Спотыкаясь
Женщины и мужчины двинулись за ним; молодой человек со светлыми волосами вышел последним, покачиваясь и напевая:
Павиан большой,Озарен луной,Расчесывал длинные волосы.Фифи Уотерс рыдала, уронив голову на стол.
– Не плачьте, Фифи, – сказал полковник, который все еще сидел на своем месте. – Вот это вас успокоит. – Он пододвинул ей бокал шампанского.
Она потянула носом и стала пить маленькими глотками.
– Хелло, Роджер! Как поживает мальчик?
– Очень хорошо, благодарю вас… Знаете, я устал. Весь вечер с этими крикунами…
– Я голодна.
– Кажется, ничего съедобного не осталось.
– Я не знала, что вы здесь, иначе я пришла бы раньше, честное слово.
– Правда, пришли бы? Это очень мило.
Пепел упал с сигары полковника. Он поднялся.
– Знаете, Фифи, я возьму кэб, и мы поедем кататься в парк.
Она допила шампанское и радостно кивнула.
– Боже, уже четыре часа.
– Вы тепло одеты, не правда ли?
Она опять кивнула.
– Прелестная Фифи… Вы прекрасны… – Лицо полковника расплылось в улыбку. – Ну, едем!
Она недоуменно осматривалась кругом.
– Я как будто приехала с кем-то?
– Неважно.
В передней они наткнулись на красивого юношу – он спокойно блевал в пожарное ведро под искусственной пальмой.
– Оставим его тут, – сказала она, вздернув носик.
– Неважно, – сказал полковник.
Эмиль подал пальто. Рыжеволосая девица ушла домой.
– Эй, мальчик! – Полковник помахал тросточкой. – Позовите, пожалуйста, кэб, но выберите приличную лошадь и трезвого кучера.
– De suite, monsieur.
Небо над крышами и трубами было как сапфир. Полковник несколько раз глубоко вдохнул воздух, пахнувший рассветом, и бросил свою сигару в сточную канаву.
– Что вы скажете насчет завтрака у Клермонта? Тут совершенно нечего было есть. Это мерзкое сладкое шампанское… Фу!
Фифи хихикнула. Полковник осмотрел копыта лошади и погладил ее морду; они сели в кэб. Полковник бережно обнял Фифи, и они уехали. Эмиль секунду стоял у дверей ресторана, разглаживая бумажку в пять долларов. Он устал, и у него болели ноги.
Когда он вышел с черного хода из ресторана, то увидел Конго, который ждал его, сидя на ступеньках. Лицо Конго казалось зеленым и замерзшим над поднятым воротником куртки.
– Это мой друг, – сказал Эмиль, обращаясь к Марко. – Мы приехали с ним на одном пароходе.
– Нет ли у тебя коньяку? Какие славные курочки выходили отсюда.
– Что с тобой?
– Потерял место, вот и все. Невтерпеж стало. Пойдем, выпьем кофе.
Они заказали кофе и орехи в тесте в фургоне-ресторане, стоявшем на пустыре.
– Eh bien, [43]
– Почему чертова? Она мне все-таки нравится. Всюду одинаково. Во Франции вам платят плохо, а живете вы хорошо. Тут вам платят хорошо, а живете вы плохо.
– Questo paese е completamente solo sopra. [44]
– Я думаю, что снова уйду в море.
– Почему вы не говорите по-английски? – спросил буфетчик с лицом, похожим на кочан цветной капусты, поставив три чашки кофе на стойку.
43
Ну (фр.).
44
Все в этой стране с ног на голову (um.).
– Если мы будем говорить по-английски, – проворчал Марко, – то вам, пожалуй, не понравится то, что мы говорим.
– Почему вас выставили?
– Merde! Не знаю, у меня был разговор со старым верблюдом-управляющим. Он жил рядом с конюшней и заставлял меня делать все – от чистки экипажей до мытья полов в его квартире. Его жена – ужасная рожа. – Конго втянул губы и скосил глаза.
Марко рассмеялся.
– Santissima Maria putana! [45] A как вы с ним сговаривались?
45
Мать твою! (um.)
– Они указывали на какой-нибудь предмет, а я кивал головой и говорил «хорошо». Я приходил в восемь и работал до шести, а они с каждым днем наваливали на меня все больше и больше грязной работы. Вчера вечером они приказали мне вычистить уборную, а я покачал головой. Это, дескать, бабья работа. Она ужасно рассердилась и начала визжать. Тогда я заговорил по-английски. «Идите к черту», – сказал я ей. Тогда пришел старик, выгнал меня на улицу кучерской плетью и сказал, что не заплатит мне за отработанную неделю. Пока мы с ним спорили, он позвал полисмена, а когда я попытался объяснить полисмену, что старик мне должен десять долларов за неделю, он сказал: «Ах ты, паршивая вошь!» – и ударил меня палкой.
Марко весь побагровел.
– Он назвал вас паршивой вошью?
Конго кивнул головой.
– Сам он поганый ирландец, – проворчал Марко по-английски. – Осточертел мне этот гнусный город! Во всем мире одно и то же: полиция избивает нас, богатеи надувают нас на нашем нищенском жалованье, а чья вина? Dio cane! [46] Ваша вина, моя вина, вина Эмиля.
– Не мы создавали мир, а они или, может быть, Бог.
– Бог на их стороне, как и полиция. Настанет день, когда мы убьем Бога. Я – анархист.
46
Бог (и) собака! (um.) Возможно, Дос Пассос перефразирует известный в Италии девиз «Die e popolo» («Бог и народ»)