Манхэттен
Шрифт:
– Знаю, знаю, дорогой, в Нью-Йорке ничего не имеет значения, кроме денег.
Когда они шли по Пятой авеню, она вдруг взяла его под руку.
– Бэк, я должна рассказать вам одну ужасную вещь. Я чуть не умерла… Помните, я вам рассказывала об ужасном запахе в нашей квартире; мы думали, что это крысы. Сегодня утром я встретила женщину, живущую в нижнем этаже. Ох, мне худо при одной мысли… Лицо у нее было зеленое, как этот автобус… Оказывается, инспектор осматривал водопровод и уборную… Арестовали женщину с верхнего этажа… Ах, как это отвратительно!.. Я даже рассказать не могу…
– В чем же дело?
– Ужас!
– Ну, говорите же.
– Бэк, ваши родные, наверно, откажутся от вас, когда вы вернетесь в Орпен-Мэнор.
– Но что же там было?
– Женщина наверху производила запрещенные законом операции… аборты… Оттого и водопровод засорился.
– Господи Боже мой!
– Это последняя капля… А Рой сидит, как чурбан, со своей проклятой газетой посреди этой вони, с ужасным, бессмысленным выражением лица…
– Бедная крошка!
– Слушайте, Бэк, я получу по чеку только двести долларов… Нам этого хватит, чтобы доехать до Калгари?
– Без особого комфорта – да… В Монреале есть человек, он даст мне работу в газете – писать светскую хронику… Отвратительное занятие, но я буду писать под псевдонимом. Потом, когда мы немного заработаем, мы уедем оттуда… Ну, я пойду разменять чек.
Она поджидала его у справочного окошка, пока он ходил за билетами. Она чувствовала себя маленькой и одинокой в огромном, белом сводчатом зале вокзала. Вся ее жизнь с Роем проходила перед ней, точно кинолента, пущенная от конца к началу и мчавшаяся все быстрей и быстрей. Бэк вернулся, у него был довольный и уверенный вид. В руке он держал пачку кредиток и железнодорожные билеты.
– До десяти нет поезда, Аль, – сказал он. – Надо сделать так: вы идите в «Палас» и оставьте в кассе билет для меня… А я тем временем сбегаю за чемоданом. Это одна секунда… Вот вам пять долларов.
Он ушел, и она пошла одна по Четырнадцатой улице в жаркий, майский полдень. Почему-то она начала плакать. Прохожие смотрели на нее; она не могла удержать слезы. Она шла, пошатываясь, и слезы текли ручьями по ее лицу.
– Страхование от землетрясения… Вот как они это называют! Много ли это им поможет, когда гнев Господень сметет этот город с лица земли, как осиное гнездо. Он возьмет его, поднимет и начнет трясти, как кошка трясет крысу… Страхование!
Джо и Скинни нетерпеливо ждали, чтобы человек с бородой, как метелка, стоявший у их костра, бормотавший и кричавший, ушел прочь. Они не понимали, к ним ли он обращается или к самому себе. Они сделали вид, как будто его тут вовсе нет, и начали поджаривать кусок ветчины на вертеле, сооруженном из спицы старого зонтика. Внизу, под ними, за серо-зелеными кружевами цветущих деревьев, в вечернем свете серебрился Гудзон и белели палисадники домов верхнего Манхэттена.
– Не говори ничего, – прошептал Джо, крутя пальцем у лба. – Он сумасшедший.
У Скинни забегали по спине мурашки, его губы похолодели, ему захотелось бежать.
– Это ветчина? – спросил вдруг незнакомец мурлыкающим, благосклонным голосом.
– Да, – сказал Джо после
– Разве вы не знаете, что Господь Бог запрещает своим чадам есть мясо свиньи?
Голос его перешел в певучее бормотание и крик.
– Гавриил, брат Гавриил!.. Можно ли этим детям есть ветчину?… Можно… Архангел Гавриил – он, знаете ли, мой близкий друг – говорит, что один раз можно, если это больше не повторится… Осторожнее, братья, она у вас подгорит.
Скинни встал.
– Садись, брат, я тебя не трону. Я понимаю детей. Мы любим детей – я и Господь Бог… Небось боитесь меня, потому что я похож на бродягу?… Ладно, сейчас я вам кое-что объясню: никогда не бойтесь бродяг. Бродяги не тронут вас, они – добрые. Господь Бог тоже был бродягой, когда он жил на земле. Мой друг, архангел Гавриил, говорит, что он был бродягой много раз… Посмотрите-ка, у меня есть жареная курица, мне ее дала старая негритянка… Ох, Господи! – Он кряхтя опустился на камень рядом с мальчиками.
– Мы хотели играть в индейцев, а мне теперь захотелось играть в бродяг, – осмелел Джо.
Бродяга вынул пакет из кармана своей позеленевшей от непогоды куртки и начал осторожно разворачивать его. Поджариваемая ветчина издавала приятный запах. Скинни снова сел, стараясь все же держаться как можно дальше от бродяги и не спускать с него глаз. Бродяга разрезал курицу, и они начали есть все вместе.
– Гавриил, дружище, взгляни-ка сюда! – Бродяга орал так громко, что мальчики опять испугались.
Становилось темно. Бродяга кричал с полным ртом, тыча барабанной палочкой в мерцающие шахматные доски света на Риверсайд-драйв.
– Присядь-ка на минуточку и погляди, Гавриил… Погляди на старую суку, прости за выражение. Страхование от землетрясения, черта с два оно им поможет, а?… Вы знаете, ребята, сколько времени понадобилось Богу, чтобы разрушить Вавилонскую башню? Семь минут… А вы знаете, сколько времени понадобилось Господу Богу, чтобы разрушить Вавилон и Ниневию? Семь минут… В любом нью-йоркском квартале больше грешников, чем было на одной квадратной миле в Ниневии, а сколько времени, думаете вы, понадобится Господу Богу Саваофу, чтобы разрушить Нью-Йорк, Бруклин и Бронкс? Семь секунд… Скажите-ка, ребята, как вас зовут? – Он снова замурлыкал и ткнул в Джо своей палочкой.
– Джозеф Камерон Паркер.
– А тебя как?
– Антонино Камероне… А называют меня Скинни. Джо – мой двоюродный брат. Его родители переменили фамилию на Паркер.
– Перемена фамилии не приносит счастья… Скрывающие свое имя занесены в книгу Страшного суда… Истинно говорю вам – близок день суда Господня… Не далее как вчера Гавриил сказал мне: «Ну что, Иона, начнем, пожалуй?» А я ему говорю: «Гавриил, старина, подумай о женщинах, детях, грудных младенцах – они же ни в чем не повинны. Если ты нашлешь на город землетрясение, серный огонь и каменный дождь с неба, то они все помрут вместе с богачами и грешниками». А он мне в ответ: «Ну ладно, Иона, старый коняга, пусть будет по-твоему. Мы подождем еще неделю, две…» А все-таки, ребята, страшно представить себе это: серный огонь, каменный дождь, землетрясение, потоп, падающие дома…