Мания страсти
Шрифт:
— Что мы любим? — спросила Дора.
— Фуги, — ответила Клара.
Гулд:
«Фуга вызывает некое первичное любопытство, которое заключается в том, чтобы в соотношениях утверждение — возражение, вызов — отпор, призыв — эхо раскрыть тайну этих неподвижных и пустынных мест, которые хранят ключи человеческой судьбы, но которые, в то же самое время, предшествуют любого рода памяти о его творческом воображении».
Странное определение… «Неподвижные и пустынные места»… Клара как раз вспоминает теперь, что Гулд говорил, как сочиняют фугу, что подтверждено многочисленными доказательствами-примерами, чарующими и изнуряющими одновременно:
«Доходило до того, что в одной-единственной фразе у него было четырнадцать уровней отступлений, оговорок-дополнений, примечаний и примечаний к примечаниям, но он в строгом порядке выстраивал темы и противосложения, и
Абрамович, который восхищался Гулдом и в то же время безумно его ревновал, не мог удержаться в разговорах от подшучивания в его адрес, называя его «гнусным мальчишкой», «взвинченным парнем», «надутым индюком», «сентиментальным юнцом». Он возвеличивал его, затем унижал, этакая смесь высокомерного патернализма и притворно-добродетельного материализма. Это было сильнее его, можно было подумать, что за него говорит некая пластинка, он не мог выносить Гулда, и ничто не выводило его из себя больше, чем его напевание вполголоса за роялем, что можно расслышать в некоторых записях, доказательство того, что Гулд (одержимый манией величия) считал, будто находится наедине с музыкой. «Мало того, он еще и поет фальшиво», — утверждал Абрамович (но понять, правильно или фальшиво поет Гулд, просто нет времени, к тому же он и не поет вовсе, у него вокальное воспарение). Существуют такие организмы: они внушают страстную любовь-ненависть, чувствуется, что высший их принцип — независимость, некое бытие вне, вечная юность, проявления которой якобы старательно подавлялись, необыкновенные свойства спинного мозга, другая жизненная емкость легких, другая потребность во сне. Франсуа вызывал подобного рода реакцию: намагничивание, беспокойство, отрицание. Итак, подобное бывает не только в музыке, но и в обычной жизни (которая, впрочем, тоже музыка). Особая манера держаться, ходить, говорить, пить, дышать. Что-то христовское, если хотите. Что может проявляться все равно где, все равно когда, по отношению все равно к кому. Мужчина или женщина. Чистый или нечистый. Гениальный или нет.
Гулд, великий читатель Библии (на его ночном столике нашли зачитанный до дыр экземпляр), был прежде всего авантюристом в том, что касалось Времени:
«Играть с чувством времени, масштабом времен, в их взаимоотношениях с единичными голосами, расслышать некий единственный голос, воспринимая, через то, что говорит он, отдельные, хотя и одновременно звучащие, послания».
Он один и тот же или его много? Нужно выбирать, семья не приемлет фуги. Дух смерти дорожит своим подобием. Этот вечный юноша, этот мальчишка, этот юнец, этот мотылек с лицом старого клошара должен быть отнесен в свою универсальную колыбельку-склеп. Мы отыщем подобающие фотографии. Вы были малышом или малышкой, спокойно. Ваша мать заархивирована, ваша бабушка тоже. Напрасно вы хитрили, напевая свои фуги, жизнь вам покажет фигу. Хлоп: рояль-гроб. Возвращение в исходную ячейку.
Первый пил запоями, второй кололся, третий вел разнузданную сексуальную жизнь, у четвертого имелись революционные притязания, пятый возомнил себя музыкантом, которому нет равных. Мы, Лежаны, боролись со всеми этими типами. Из нашего Центра Леймарше-Финансье мы беспрерывно присматривали за ними. Господин Коммо и госпожа Коммель из Бюро Включенного Наблюдения следили за их эволюциями по компьютеру. Так вот, уж поверьте мне, гении они там или нет, их жизнь легкой не назовешь. Коль скоро речь идет о некоем Глене Гулде, достаточно заглянуть в его дневник наблюдений собственного физического состояния:
«Грудь сдавило что-то вроде гигантской клешни. Сердцебиение. Боли в загрудинной области, кажется, несварение желудка. Утром учащенный пульс. Обрывки сновидений. Давление падает, знобит. Озноб усиливается», и т. д., и т. д.
Что же касается списка лекарств, которые ему приходилось принимать в последние годы его существования, так он говорит сам за себя:
«Нембутал, Альдомет, Тетрациклин, Хлоромецетил, Серпазил, Ларгостил, Стелазин, Элениум, Стрептомицин, Трифтозин, Галоперидол, Аминазин, Тизерцин, Аристокорт, Фенилбутазон, Аллопуринол,
Погода прекрасная, ночь, окно открыто. Клара в очередной раз ставит «Партитас», чтобы снова, сев поближе, прослушать некоторые пассажи. Она очень забавная в такие минуты, сидит, закрыв глаза, сильно наклонившись вперед, кисти рук совершенно неподвижны, все движение пальцев происходит в ее голове. Немного шевелятся лишь ступни. Пальцы ног. Слух переместился в лодыжки, пятки, подошвы. Я вижу ее и в то же время совсем не вижу. Она вся унеслась в тот день, когда была сделана запись, в тот час, в те минуты, те секунды… 010001… 010002… 3, 4, 5, 6, 7… Двадцать тысяч лье под толщами нот… Нагромождение городов, башен, аэропортов… Торонто, Париж, какая разница… Только найдите мне рояль… Этот Стейнвей?.. Нет, какой-нибудь другой.
Любовь расплывчата, близость точна.
Синее нуждается в черном.
У Доры есть ключ от маленькой железной дверцы, выходящей в парк… Дожидаемся ночи, входим… Трава похожа на черный бархат, обнимаемся, пересаживаясь со скамейки на скамейку, статуи живут в свой белесой нечеткости, цветы отдыхают. Мы созданы для существования на ощупь, вслепую, прикосновения, шепоты, едва наметившееся кружение, стремительные па. Как в тумане, фильма не будет, изображение исчезло. Остались рот, запахи, пальцы, и вдруг лобовое столкновение взглядов. В конечном счете, выступление в суде Доры с защитной речью тоже не что иное, как призыв, обращение к чему-то незримому, к скрытому, потаенному мотиву… Мы же специалисты в области неисчисляемого, неощутимого, ничем не заполненных интервалов. Город исчезает, сад дышит. Мы, словно прежде в сельской глуши, почти обнажены в пустыне под названием Париж. Надо же, скоро начнется гроза. На мгновение прикоснемся к молнии, здесь, в двух шагах от китайского музея…
Мы добрались до номера пятьдесят четыре в «Книге перемен», Гуй-Мэй, что можно перевести как «Невеста». Сопровождающая это слово идеограмма представляет собой молодую женщину, ведущую хозяйство, и еще одну женщину со значком, обозначающим «еще нет». В верхней части гексаграммы узнаю Чжэнь, то есть возбуждение, гром, а в нижней части — Дуй, радостность, водоем.
Комментарий гласит: «Личная склонность радостно наполняется новой энергией. Над озером бушует гроза. Ситуация меняется как раз в данный момент. Чтобы двигаться вперед, вам необходимо отыскать средство высвободить скрытую в вас энергию. Вы достигнете этого через женщину и инь. Не пытайтесь справиться с ситуацией. Приспосабливайтесь и делайте то, что требуется. Реализуя свой потенциал, вы сами увидите, от чего следует избавляться. Понятие „невеста“ отражает единство Неба и Земли. Если бы Небо и Земля не сумели прийти к соглашению, что стало бы с мириадами живых существ? Для невесты это и конец, и начало одновременно. Соедините удовольствие и склонность. Именно так добывают девушку. Не навязывайте своей воли. Не стройте никаких планов, не давайте указаний кому бы то ни было. Будьте гибким, приспосабливайтесь к обстоятельствам».
Забавно все-таки разгадывать непосредственно, в самой глубине глаз, разорванные или непрерывные черточки «Книги перемен». Можно подумать, что какая-то пластинка крутится с предельной скоростью, белое и черное, захватывая все цвета вперемежку. Это становится заметным лишь иногда, когда она замедляется и делает знак, как если бы между вами и вами шел дождь. Спросонья? Возможно. Или же совершенно внезапно, в самых неожиданных местах. В данный момент я спокоен, я пишу. Моя маленькая комнатка в мансарде могла бы быть комнаткой в Лондоне, Марракеше, Майами или Шанхае. Я отчетливо вижу Дору перед собой, на странице: ее кожу, ее дыхание, жесты, ее заботы, ее ложь во спасение и еще, порой, в ее взгляде, смертный саван. Основное правило — рассказывать о неразделенной любви, о тупиках, драмах, обидах, неудачах, а я так все делаю наоборот. Любовь между смертными возможна. Война полов это насильно навязанная социальная иллюзия. Да, мы воюем, но воюем против этой власти деструкции и ненависти. Наше богохульство, наше ниспровержение — именно в этом. Следовательно, вывод: будем гибкими, приспособимся к обстоятельствам.