Мания страсти
Шрифт:
Некоторые пассажи весьма невразумительны и, похоже, навеяны другими книгами. Вот этот, к примеру, явно автобиографического характера:
«Слабость или сила, вот и ты, все-таки сила. Ты не знаешь ни куда ты идешь, ни почему идешь, входи повсюду, отвечай на все. Тебя не убьют, вернее, убьют не больше, чем если бы ты уже был трупом. Утром у меня был настолько потерянный взгляд, вид настолько измученный, что те, кого я встретил, должно быть, меня не увидели».
Как сказал бы литературный критик пекинского издания «Таймс»: «Кажется, я это где-то уже читал».
Столь же невразумительным представляется китайское выражение «золотой кузнечик линяет». Автор (или рассказчик) напрасно объясняет нам, что речь идет о старинной формуле алхимиков, а именно о том «моменте, когда адепт, чье тело стало легким и летучим,
Подобное же недоумение вызывают эти фразы, представленные как творчество некоего мыслителя двадцатого века:
«Изумление открывает те двери, что прежде были закрыты».
«Ожидание безмятежное и доверчивое».
«В воображении все становится уединенным и неспешным».
«Счастливая мысль находит свой путь».
Что все это означает? Ожидали получить роман, а в итоге имеем якобы подлинные высказывания главной героини, вроде: «Никто из этих людей не осознает, что истина, единственное чудо, это мгновение, уже оставшееся позади в тот момент, когда ты произносишь слово „мгновение“».
Над чем тут смеяться?
И все же следует признать, эта книга обладает некоторым очарованием. Вы ее держите в руках, она держит вас. Быть может, это и есть результат некоей особой очень старой китайской технологии:
«Когда открываешь ее, эта книга заполняет пространство во всех его направлениях, когда закрываешь, она сжимается и прячется в свою тайну.
Ее вкус неисчерпаем,
здесь все верно и истинно.
Хороший читатель,
исследуя ее для своего удовольствия, находит к ней путь;
отныне, до конца своих дней, он будет ею пользоваться,
но ему так никогда и не удастся дойти до конца».
Как мы видим, скромность этих китайцев не мучила. Кто знает, не таят ли они, за своими улыбками, наивысшие притязания?
Что же касается автора, не преувеличивает ли он, когда безапелляционно утверждает; «Это потрясающе, оно здесь, прямо на свету, и никто этого не видит»?
Оно — это что?
В исторических отсылках также нет недостатка здесь, в этом странном повествовании, в котором рассказчик уходит, приходит, занимается любовью, порой подвержен головокружению, прекрасно ладит с двумя яркими женщинами, переходит от восторженности к депрессии, редактирует статьи для одного научного издательства, читает, слушает музыку, прогуливается, спит, пытается оторваться от преследования в лице тех, кого он именует всемирным наблюдением Леймарше-Финансье. Следует отметить параноидальный и, вполне вероятно, извращенный характер подобного поведения. Значит ли это, что подобный индивид, явный анархист при всей своей маскировке, отрицает эру Технического прогресса? Да нет же, напротив, текущий процесс, похоже, способствует его планам, как если бы разного рода опустошения, имеющие место все чаще и чаще, делали бы в его глазах красоту — более ярко выраженной, мгновение — более наполненным. Как если бы конец некоей истории и некоего мира открывал другую историю и другой мир. Эстетская позиция, скажут некоторые, пожимая плечами. Не факт. Возможно, начинание это более гибельно и вредоносно, чем кажется. Да, нелепо, да, никаким успехом и не пахнет, но внимание: этот тип, похоже, весьма настойчив, кто знает, какой азиатский витамин укрепляет его силы. Впрочем, лучше об этом не говорить вообще.
Смотрите, как он рассказывает (опять эти китайские дела!) про то, как посещает «границы страны сновидений». Он утверждает, будто оказывается там перед двумя стелами с вертикально сделанными надписями. Первая: «Когда ложь становится истиной, истина — не более чем мираж». Вторая: «Когда небытие становится реальностью, сама реальность опрокидывается в небытие».
Довольно странное испытание. Как и эти беспрестанные намеки на войну (какую?), о которой мы постепенно понимаем, что она касается, без сомнения, повседневных отношений и событий. Что означает, к примеру, искусство «невидимых перестановок», иначе говоря, плавный переход одного образа в другой? Читаем: «За кажущейся неподвижностью армии
Ну да, и что? Один к одному определение романа.
А вот еще: «Убирать балки, менять опоры таким образом, чтобы дом не шелохнулся».
Или еще, пассаж из «О тайных фракциях», в основе — четыре целых числа (Небо, Земля, Ветер, Облака), четыре фракции (Дракон, Тигр, Птица, Змея), кроме того, одна фракция лишняя, но какая? Так ли важно нам знать, что ось Восток-Запад называется Небесным равновесием, в то время как ось Север-Юг управляет Землей? Нам вполне хватает и метеосводок. Может, нас вновь хотят погрузить в концепцию Природы, которую мы давно уже забыли? К чему вся эта агитация?
Нет, вернемся к старому доброму семейному роману, который уже доказал, что основан на хорошем знании психологии, и продолжает доказывать. Не без горчинки, но так уж положено. Модернизированная инструкция по применению продается в любом супермаркете. Опыты в области генетики, ненависть полов и отдел «Все для геев» нас защищают и охраняют. В нас зарождается новый гуманизм. Праздники, полиция, войны, катастрофы, праздники, полиция, новые праздники. Восторженный бег к краю пропасти, включите звуковое сопровождение.
Клара хочет еще раз увидеть Фрагонара из Фрик коллекшн [16] . Идем туда утром, рука об руку. На ней черные шерстяные перчатки, я стараюсь как можно меньше нажимать на ее пальцы, кисть, руку. Она не приемлет подобного рода контакты. Мы чувствуем себя уверенно.
Погода по-прежнему прекрасная, свежо, можно подумать, что синева потому так и полыхает, что хочет стереть самое себя. В квартире Доры, на четырнадцатом этаже, солнце только что сверкнуло мне прямо в глаза, когда я писал.
16
Фрик коллекшн — небольшой частный музей в Нью-Йорке, расположен в особняке, принадлежавшем его основателю, Генри Клэю Фрику (1849–1919), обладает богатым собранием европейской живописи и скульптуры, коллекциями французской мебели и фарфора. Работам Фрагонара (четыре картины и шесть панелей) отведена особая комната.
Вот, наконец, мы перед панно. Почему они закончены в Нью-Йорке? В каком порядке следует их читать? Выбор есть: «Успехи любви» (или «Мечтания»), «Любовные письма», «Настойчивые ухаживания», «Возлюбленный, увенчанный короной» и, самое странное из всех, «Встреча».
У этого французского художника, которого ненавидят все закомплексованные создания на свете, все остается противоречивым, открытым, без какого бы то ни было разрешения. Столько всего совершается, и ничего не происходит. Мы словно во вспышке за секунду за, или за секунду после. Затем ничего справа, ничего слева, у сцены нет ни входа, ни выхода. Его интересует сам момент появления, здесь, прямо посреди леса, или в тщательно возделанных садах, в цветущем розарии. Есть еще статуи, порой кажущиеся более живыми, чем люди, жизнерадостные окаменения, застывшие движения, притворные изумления, подавленные крики, много рук, существующих отдельно от тела, позы, вызывающие смех. Растительность — это и есть место действия, кружевной зонтик — словно финальная точка. Взгляды могут различаться, любые сходства приводят к развязке, счастливые встречи длятся ровно столько, сколько нужно, чтобы успеть ухватить их в красках. Это комедия случайностей, что разыгрывается между бабочками-людьми, личность установить не представляется возможным. Случайное предлагается, словно качели в глубине. Есть, разумеется, хождения по кругу, вибрация, возбуждение, какое-то оживление то там, то тут. Танцуют с завязанными глазами, смотрят вдаль через подзорную трубу, слепые и зрячие, касаются друг друга, теряют, меняются местами. Но пароль, и это понимают все, таков: рассеивание. Встреча — это фиксированная вспышка, случайность, чудо. Мужчина, женщина, они почти сходны, и от этого еще более различны. Их чествует растительное изобилие, трепещущие деревья, мгновенно распускающиеся цветы, но все вот-вот растворится, рассыплется, чтобы возродиться в то же самое мгновение, или чуть позже, а может быть, и никогда. Невидимое дыхание наполняет картины. Листва и водопады все понимают. Это праздник в стране, отменившей все прочие страны, взгляд, никуда не направленный.