Маньяк по субботам
Шрифт:
— Вы хотите сказать, утверждаете, — выпрямился на стуле Онисов, — что Великорецкий грибы подменил и Соснова-старшего отравил преднамеренно?
— Когда варишь строчки и сморчки, гельвелловая кислота, находящаяся в грибах, не разлагается, а переходит в воду. Отварил, слил, и грибы безвредны. А если не доварить, они остаются ядовитыми. Директор подменил своему товарищу грибы, и тот после рюмки ничего не заметил, Я консультировался с врачом. Человек, съевший килограмм полупроваренных строчков и сморчков да еще крепко выпивший при этом, отойдет в мир иной, даже не пеняв
Голос несчастного директора дрожал:
— Меня подставили с чайником, подставили… В то утро немудрено было собственную голову потерять, но я вспомнил… Перед обедом чайник у меня брал Соснов-младший, хотел поставишь воду кипятить.
Соснов собрался, наклони;! голову к самому плечу. Я видел это второй раз и догадался, на что это походило. Соснов словно прицеливался из ружья, а вместо пули выстреливал лживым словом.
— Ее надо на других сваливать, уважаемый господин директор. Попался, держи ответ, — ядовито ответил хозяин дома. — Соснов-старший создал ассоциацию и хотел всех лучших художников у вас двести. Вот вы его за это и наказали. А ваше голословное утверждение про чайник никто подтвердить не может. — Голова его выпрямилась, выстрел сделан, и с явной усмешкой в глазах Соснов оглядел коллег.
Молчание повисло в доме.
— Видел ли кто-нибудь из вас, что чайник перед обедом был в комнате Соснова-младшего? — спросил Грай.
Я заметил, что пьяница Панфил сидел смертельно бледным, только синяк, кем-то подновленный, ярко выделялся на лице. Панфил засунул руки в карманы, чтобы предательская дрожь рук не выдавала его волнения.
— У нас в доме, на проспекте Стачек, стоит рюмка коньяка, накрытая кусочком хлеба. За сорок дней коньяк испарится, и считается, что за эти дни душа умершей улетит на небо. А пока душа Людмилы еще здесь, может, в этом доме вместе с нами и требует, молит о справедливости. Неужели у нас нс хватит смелости, неужели никто по-настоящему не любил эту прекрасную женщину?
Губы Панфила дрожали, и голос дрожал, когда он заговорил.
— Я хотел промолчать, — начал он тихо, но голос быстро окреп. — Как говорится, двое дерутся, третий не лезь. Я бы промолчал. Но что-то стучит мне в грудь, прямо колотит и не позволяет молчать. Я любил Людмил с детства. Ома и девчонкой была легкомысленной, я знаю, я ее ревновал ко всем, и к директору, и к другим. Я хотел уговорить ее поехать со мной в Липецк. Для нее я там старался, вил гнездо… Перед обедом Людмила вошла в комнату Соснова-младшего. Я тотчас, извините за откровенность, бросился к дверям. Ревность оказалась сильнее меня. Тогда я не мог разобраться, о чем шел разговор, слышал, как Соснов грозил, «наскакивал», требуя молчать, намекал, что он — «правая рука» Великорецкого, который выкинет ее с фабрики за длинный язык Я хорошо запомнил последние слова Соснова, которые он выкрикнул вслед выбегавшей из комнаты Людмиле: «Великорецкий тебя достанет» Теперь я понял — Людмила видела, как Соснов-младший готовил в чайнике директора адскую еду.
— Спасибо вам, Панфил, за смелость, — поблагодарил Грай, — Теперь душа Людмилы сможет успокоиться.
На
— Больше в грудь не стучит, отпустило.
— Теперь уже не спросишь у Катениной, что она увидела в комнате Соснова-младшего, — продолжил Грай. — Но она точно поняла, что стала опасной свидетельницей. И кусок грязной веревки на вокзале подтвердил это.
Соснов больше не прицеливался. Он чувствовал, что сам становится мишенью, побагровел от ярости:
— Все, что вы здесь говорите — чушь! У алкоголика Панфила слуховые галлюцинации. И на вокзале я пе был.
Грай достал из папочки фотографию Соснова-младшего.
— Я взял ее в музее с выставки, снял копию и послал в Иваново. Оперуполномоченный Павлов из УВД Иваново обошел пассажиров, прибывших с этим поездом. Одна из них, четырнадцатилетняя девочка, опознала вас и дала показания, что видела этого мужчину на перроне рядом с женщиной в розовом плаще. Бы не побоялись ребенка, Соснов, это ошибка.
Какая еще девчонка? Чушь! — упрямо повторял Соснов, багровея еще больше.
Грай обвел собравшихся взглядом и задал новый вопрос:
— Кто из вас видел наперсток, найденный Сосновым-старшим на чердаке старого дома с необыкновенной краской — пыльцой с крыльев бабочек из Индии?
— Я видел, — ответил Онисов. — Стоит наперсток с краской большие миллионы, такой краски нет больше ни у кого в нашей стране. Уникальный цвет. Соснов берег наперсток и употреблял пыльцу только для лучших выставочных работ.
— Он привозил наперсток в Петербург, по вашей просьбе, Ирина, и показывал в музее на открытии выставки, не так ли?
Женщина еще не оправилась от потрясения и говорить не могла, просто кивнула головой.
— Он вынул наперсток из портфеля?
Ирина опять кивнула.
— Как я выяснил, Сое нов-старший почти не расставался со своим портфелем. После его смерти сержант Григорьев составил опись вещей, найденных у умершего.
— В портфеле никакого наперстка не было! — гаркнул сержант.
— Куда делся наперсток, предположения есть? — Грай в упор посмотрел на Панфила. Тот пошевелил руками, засовывая их в карман. И смущенно забормотал:
— Я видел, как Соснов-старший, когда мы пришли в общежитие с выставки, передал Людмиле конверт. Сна убрала конверт в сумку. Я решил, что это любовное послание, не стерпел и, пока Людмила ходила на кухню, вытащил его Там оказался знаменитый наперсток с пыльцой бабочек из Индии. Может, Соснов-старший что-то предчувствовал или знал, что напьется и может потерять любимую краску.
— Что вы сделали с наперстком?
— Положил обратно в сумку. Я пьяница, но не вор.
— Итак, — стал размышлять Грай, — наперсток в сумке Катениной оказался на вокзале. Бомжи, задержанные нарядом милиции, утверждают, что никакого наперстка не видели. Остается предположить, что убийца знал о нахождении уникальной вещи в сумке и взял наперсток. Значит — жизнь и смерть самого убийцы находится теперь в этом наперстке.
— Ну, и где же наперсток, вы его нашли? — твердым голосом спросил Онисов.