Манюня
Шрифт:
– Спасите меня,- кинулась она ласточкой между мамой и папой и зарылась под одеяло.
На дальнейшие расспросы, куда подевались пуговицы, Гаянэ молчала как партизан. И только к обеду призналась маме, что проглотила их.
– Я подумала, что это конфеты,- расплакалась она.
– А если бы ты подавилась? Пуговицы-то вон какие большие,- всплеснула руками мама.
Пришлось Гаянэ два дня ходить по-большому в детский горшок Сонечки.
– Есть чего?- спрашивали мы её каждый раз, когда она выходила из туалета.
– Неть,- расстраивалась Гаянэ.
И только на
– Фу, какая гадость,- ругалась Каринка, пока мама пришивала их на место.
– Никакой гадости,- успокаивала её мама,- я их хорошенечко помыла, так что не переживай.
С тех пор, наученная горьким опытом, Каринка отказывалась оставлять без присмотра своё пальто.
– Оно там будет в безопасности,- убеждала она маму.
– Наоборот, оно дома будет в безопасности, мало ли что может взбрести вам в голову на море?
– А если его украдут?- беспокоилась Каринка.
– Не украдут, не волнуйся.
– Ладно,- скрепя сердце согласилась сестра.
Потом Гаянэ решила, что без своего велосипеда никуда не поедет.
– Мам,- обрадовала она маму,- без лясипеда я никуда не поеду!!!
– С велосипедом тебя не пустят на борт самолёта.
– Это почему не пустят,- вмешалась Каринка,- его вообще необязательно брать в салон, можно привязать велосипед к ноге самолёта, и он долетит с нами до Адлера!
– Вот!- обрадовалась Гаянэ,- без лясипеда не поеду!
– Где ты у самолёта ногу видела?- полюбопытствовала я.
– Там же, где и у тебя,- огрызнулась она.
– Ума палата,- постучала я себя по лбу.
– От умыпалаты слышу,- полезла в драку сестра.
– Подерётесь – никуда не поедете,- предупредила мама.
Мы нехотя разошлись по разным углам комнаты.
– Без лясипеда не поеду,- напомнила Гаянэ.
– Кто, ну кто меня за язык тянул,- схватилась за голову мама.
Ереванский аэропорт встретил нас толкотнёй и изнуряющей духотой. Ба путешествовать категорически не любила, поэтому пребывала в недобром расположении духа. Сначала она поругалась со всеми в очереди в регистрацию (что вы по мне вдоль и поперёк ходите, ищите другие маршруты для променада), потом она поругалась с уборщицей в зале ожидания (в туалете вонь и грязища, а ты тут тряпкой елозишь по полу). Потом мы толпились под палящим июньским солнцем возле трапа самолёта, а нас всё не пускали внутрь, и Ба поругалась сначала с бортпроводником (на одну ногу наступлю, за другую потяну и разорву пополам, щенок), потом поцапалась со стюардессой (глаза аж до висков подвела, а детей в самолёт не пускаешь). Под её натиском детей впустили в самолёт, и мы стояли наверху, махали родителям рукой, а Гаянэ обливалась горючими слезами и говорила «щас мы улетим, а мама останется валяпальту».
Потом мы полетели на самолёте, и стюардесса с подведёнными глазами разносила на подносе мятные леденцы в жёлтой обёртке с голубеньким самолётом на боку. Всем она дала по одной конфетке, а нам, покосившись на Ба – по три. Ба мигом растаяла лицом и даже позволила себе некое подобие одобрительной улыбки. А мы весь полёт забавлялись тем, что ели конфеты,
– Ну зачем вы их едите,- ругалась Ба.
– Нас и так рвёт, с конфетами хотя бы вкуснее,- стонали мы.
– Если смыть с тебя всю косметику, глядишь, под ней и обнаружится миловидное личико,- поблагодарила Ба на прощание стюардессу, когда покидала салон самолёта.
– Простите?- не поняла стюардесса.
– Прощаю,- отрезала Ба.
Адлер нам очень понравился. Пока мы ехали из аэропорта, и Ба ругалась с водителем такси что он плохо водит (тормоза-то помнишь где находятся или рукой показать?) и много денег берёт за проезд (я смотрю, счётчик тикает очень резво, небось подкрутил там какую гаечку), мы вертели головами и любовались городом.
– Ух ты, как много людей,- вздыхала Манька,- в стотыщ раз больше чем, в Берде.
– В стотыщмильонов раз,- важно говорила Каринка.
– В стотыщмиллиардов,- не уступала я.
– А мы лясипед не взяли,- вспомнила Гаянэ и горько расплакалась.
Дом, в котором мы сняли две комнаты, принадлежал грузинской родне моей преподавательницы по игре на фортепиано Инессы Павловны.
– Гоги - мой двоюродный брат. Очень честный и порядочный человек, а жена его вообще прелесть,- уверяла нас Инесса Павловна,- так что не волнуйтесь, вам у них будет очень комфортно.
Гоги оказался мужчиной гигантского роста и могучего телосложения. На лице у него красовались лихо подкрученные кверху пышные усы, от глаз к вискам разбегались тоненькие лучики морщин.
– Гамар джоба,- пожал он мужчинам руки,- как доехали?
– Лучше бы не ехали, так доехали,- любезно отозвалась Ба, и прошла сквозь опешившего хозяина в дом,- где тут наши комнаты?
– Тёща?- скорбным шёпотом спросил папу Гоги.
– Нет,- замотал головой папа и кивнул в сторону дяди Миши,- это его мама.
– Пойдем, покажу ваши комнаты,- Гоги отобрал у дяди Миши чемодан, взял его под локоток и повёл в дом.
Все две недели он относился к дяде Мише, как к тяжело больному человеку – всячески за ним ухаживал, подсовывал самые вкусные куски еды, норовил открыть перед ним дверь и называл за глаза «этот несчастный человек».
Комнат было две, одна большая, другая поменьше. В большой стояли три кровати, раскладной диван и большой шкаф, а в маленькой две кровати, трюмо и кушетка. После недолгого совещания взрослые решили, что Ба с мамой и Сонечкой будут спасть в маленькой комнате, а остальные девочки с папами – в большой.
Мы разложили наши вещи в шкафу, а потом жена Гоги Натэла накормила нас запечённой рыбой и напоила домашним лимонадом.
– Ах, вкусно-то как,- причмокивали мы, отпивая из стаканов кисло-сладкий лимонад,- никогда в жизни ничего вкуснее не пили!
Натэла заливисто смеялась, откинув голову, и подливала нам лимонад. Её рыжие вьющиеся волосы отливали множеством золотых искорок под лучами заходящего солнца.
– Какая вы красивая,- залюбовалась Маня,- и веснушчатая!
– Это я летом такая веснушчатая,- сказала тётя Натэла,- а зимой превращаюсь в бледную моль.