Мао Цзэдун и его наследники
Шрифт:
История народа подобна широкой реке, которая течет то плавно, спокойно, величественно и размеренно, то бурно, раскованно, грозно, преодолевая преграды, размывая плотины, круша все на своем пути. Но даже вспененная и грозная, это все та же река, все тот же поток, который затем, войдя в новое русло, будет течь дальше и дальше.
Народы, в том числе и такие великие, как китайский, имеющий за своими плечами тысячелетия развития, знают и ровные, сравнительно спокойные периоды, и бурные, скачкообразные, насыщенные ожесточенной борьбой и коренными преобразованиями. Но при всем том нельзя забывать, что все это— история одного народа, не разделенная на куски, а непрерывная в своей прерывистости, единая в своих перепадах. И даже такой крутой перелом, как китайская революция, которая захватила
Раньше многим казалось, что с 1949 года Китай стал таким или почти таким, как другие страны социализма: установил народную власть, проводит национализацию промышленности, индустриализацию, кооперирование деревни, провозглашает своей идеологией марксизм-ленинизм. А в каком соотношении находятся день сегодняшний и день вчерашний, какие процессы подспудно развиваются в тех же внешне привычных для нас формах — об этом думалось меньше.
Все это так. Но отсюда вовсе не следует, что правы те поверхностные наблюдатели, которые доказывают, что Китай возвращается на свой традиционно-националистический путь, стоящий в стороне от мировой цивилизации. Отсюда не следует, что можно проводить прямые аналогии между восточным способом производства, характерным для Китая на протяжении многих столетий, и его нынешней экономической структурой. Отсюда не следует, что можно ставить знак равенства между древней имперской властью и современным политическим строем страны. Отсюда не следует, что можно сводить маоизм к конфуцианству или другим философским течениям прошлого Китая, столь богатого разнообразием школ и направлений теоретической мысли. Словом, отсюда не следует, что можно закрыть глаза на противоборствующие тенденции, которые не могут не заявить о себе раньше или позже, заявить основательно, крупно, могуче. Кроме того, и само прошлое страны далеко не однозначно. Негативизм в отношении китайской цивилизации так же нетерпим, как пренебрежительное отношение со стороны азиатов к европейской или американской цивилизации.
Мы, марксисты, больше чем кто бы то ни было переживаем нынешнюю трагедию китайского народа, ввергнутого во многие беды и страдания Мао и маоистами. Именно потому, что нам близки и дороги его интересы, интересы китайской революции, интересы единства прогрессивных сил Востока и Запада, Севера и Юга, мы сохраняем и отстаиваем объективную оценку прошлого великого народа. Только это позволит сохранить с огромным трудом достигнутый союз с прогрессивной и революционной частью китайского народа, а не толкнуть ее в коварные, но, увы, столь крепкие объятия националистов.
Разумеется, все это, однако, не означает попыток уклониться от исторического анализа при оценке событий в КНР. Напротив, мы видим, что Мао и маоисты преднамеренно и сознательно восстанавливают, поощряют и усиливают очень многие отрицательные националистические, антигуманистические и антиинтеллектуальные традиции, которые накапливались в различных слоях китайского общества в прошлом. Обожествление личности Мао, милитаризация управления, пренебрежение к человеку и народу в целом, жестокое подавление всякого инакомыслия — все эти формы и методы социальной жизни руководящей группе легче насаждать, поскольку они имели сходные прецеденты в прошлом. Трудно, а точнее невозможно, было надеяться на то, что в течение 30 лет из сознания масс начисто выветрятся имперские представления о власти, которые насаждались на протяжении тысячелетий. Дело, однако, заключается в том, чтобы не смазать вопрос о личной ответственности Мао, а также всех тех китайских руководителей, которые поддерживают его политику, за созданные этой политикой трудности в развитии Китая. Нельзя считать, что все эти трудности были неизбежны и обусловлены историческими традициями китайского общества, китайской мысли.
Влияние национальных традиций не в меньшей мере можно проследить и в зарождении социальных утопий, осуществлявшихся в последние годы в Китае. Идея
В трактате «Ли Цзи» так изображалось идеальное общество «датун» («великое единение»): «Когда осуществлялось Великое дао, Поднебесная принадлежала всем. Для управления Поднебесной избирались мудрые и способные люди. Между людьми царили доверие и дружелюбие. Поэтому люди считали близкими себе не только одних своих родителей и по-отечески относились не к одним только своим детям. Престарелые могли спокойно доживать свой век, взрослые люди находили применение своим способностям, а малолетние получали возможность спокойно подрастать. Все одинокие, вдовы, сироты, бездетные, калеки и больные были окружены заботой. Мужчины выполняли свой долг, женщины обладали самостоятельностью; богатства не выбрасывались понапрасну, так же как и не скапливались у отдельных лиц; способности людей использовались полностью и не служили выгоде отдельных лиц. Тогда не было предательства, лжи, интриг, не было грабежей, краж, смут, и люди, уходя из дому, не запирали дверей. Это было общество датун».
Тайпины истолковали древнее «датун» как общество, основанное на общности собственности, на равном участии в распределении общественного продукта, на участии всех граждан в управлении государством. Несомненно, что для значительных слоев китайского крестьянства, а возможно, и для многих представителей «ганьбу» «коммуна» ассоциировалась с обществом «датун» в большей степени, чем с плохо знакомыми им фалангами Фурье или коммунами, организованными «левыми» коммунистами в России в первые годы Советской власти.
Мы уже говорили выше, что, проводя сопоставление с прошлым, нужно обращать особое внимание на традиции крестьянской революционности, а не на феодальные традиции вообще. Напомним, например, о восстании тайпинов — этой великой крестьянской войне, которая на протяжении 15 лет сотрясала всю страну.
Попытки крестьянских реформации с их тяготением к уравнительности и сохранением монархических иллюзий в сфере власти и управления можно проследить не только на протяжении XIX века, насыщенного до предела бурными антифеодальными и антиимпериалистическими восстаниями. Эти традиции с большей или меньшей силой проявляли себя на протяжении всей многовековой китайской истории.
Конечно, можно найти прецеденты многих негативных явлений современного Китая и в действиях правящих классов, господствовавших в далеком прошлом этой страны. Можно не сомневаться, что многие просвещенные китайцы, глядя на бесчинства хунвэйбинов, разжигавших костры из книг классиков китайской и иностранной культуры, вспоминали о варварском сожжении конфуцианских трудов при императоре Цинь Шихуане. Не исключено, что, слушая истошные выкрики и призывы хунвэйбинов в защиту Мао, видя проявления их злобной нетерпимости к любому инакомыслию, китайцы вспоминали изречение Конфуция: «Сколь прискорбно, однако, следование учениям, отклоняющимся от ортодоксального!» Вероятно, и мессианство маоистов, которые рассматривают китайскую революцию и «идеи Мао Цзэдуна» как образец для всего мира, не может не напомнить традиционных претензий на роль Китая как цивилизующей силы, оказывающей благотворное влияние на все окружающие страну «варварские» народы.
Да, несомненно, в Китае чрезвычайно много специфического, связанного исключительно с условиями исторического развития страны, ее традициями. Но в то же время там наблюдаются и некоторые явления, которые пусть в иной форме, но так или иначе сопутствовали и сопутствуют революционному движению во всем мире, особенно в развивающихся странах.
С момента зарождения социализма и коммунизма как научной теории за ними следовало как тень то, что сейчас так уродливо расцвело в Китае. В XIX веке это течение было представлено анархистами типа Бакунина, в начале нашего столетия — эсерами, троцкистами и другими представителями так называемого «левого» коммунизма.