Мао Цзэдун

Панцов Александр Вадимович

Единственное, что могло как-то обрадовать Бо Гу и его единомышленников в Цзянси, было то, что Москва защитила Мао лишь от публичной критики. С его же партизанской тактикой она тоже по-прежнему была не согласна. Именно поэтому Чжоу вслед за телеграммой по поводу «товарищеской обстановки» направил в ЦК еще одну, стремясь добиться согласия начальства на фактическое устранение председателя ЦИК и Совнаркома из Жуйцзиня. Вот что он написал 10 июня: «Мао Цзэдун очень слаб физически, он остается на работе в высокогорье, у него бессонница и плохой аппетит. Однако, действуя с армией, он полон энергии и талантлив в ведении боевых действий. Бюро [ЦК КПК советских районов] решило направить его на фронт для планирования военных операций. Он также хочет отправиться на фронт»⁸².

Странная телеграмма: Мао еще не успел доехать до «высокогорья» Жуйцзиня из южной Фуцзяни, а, по словам Чжоу, уже почувствовал недомогание и перестал есть и спать. Похоже, возвращению председателя ЦИК и Совнаркома члены Бюро не очень-то были рады. Да Мао и сам не хотел возвращаться в

Жуйцзинь. В середине июня вместе с войсками он был уже в южной Цзянси. Там он встретил известие о воссоздании по приказу Временного политбюро армии 1-го фронта — на этот раз в составе трех армейских групп (1, 3 и 5-й) и нескольких отдельных воинских частей. Командующим армией был вновь утвержден Чжу Дэ, начальником Главного политуправления — Ван Цзясян. Вместе с ними Мао возглавил борьбу армии 1-го фронта против гуандунских милитаристов, напавших тогда на советский район⁸³.

И здесь ему пришлось проявить не только военный талант, но и незаурядные дипломатические способности. Оказавшись в одной «команде» с Ван Цзясяном, одним из своих главных противников, Мао искусно прибег к излюбленной тактике всех политиканов: «разделяй и властвуй». На Вана, этого сутулого молодого человека в круглых очках, на тринадцать лет младше его, Мао обратил пристальное внимание еще тогда, когда вместе с Жэнь Биши тот появился в его доме в деревне Цинтан в начале апреля 1931 года. Как и все ребята из команды Чэнь Шаоюя, Ван хорошо говорил по-русски, но, в отличие от Чэня, Бо Гу или Ло Фу, был лишен излишней амбициозности. Конечно, он был догматиком, свято верившим в русский опыт, но где-то в глубине души оставался обычным китайским крестьянином. (Ван родился в деревне на юге провинции Аньхой.) С ним можно было найти общий язык. Хотя порой он и бывал груб и несносен.

Мао начал «обхаживать» его еще в конце апреля, но каких-либо существенных результатов не достиг⁸⁴. Теперь же возобновил свои пассы. Помощь ему здесь оказал и Чжу Дэ. Вдвоем им в конце концов удалось «завоевать» «упрямого юношу». Но тут, во второй половине июля, к ним в штаб-квартиру приехал Чжоу Эньлай. Обострение военной обстановки потребовало и его присутствия на фронте. И тогда Мао пошел ва-банк: он использовал все возможности для того, чтобы вдали от Жуйцзиня «обработать» самого Чжоу. На этот раз он мог опираться и на Чжу Дэ, и на Ван Цзясяна. И результат не замедлил сказаться. Привыкший ко вторым ролям Чжоу Эньлай, оказавшись под ежечасным давлением со стороны маоцзэдуновского триумвирата, не выдержал. Мао, как более сильная личность, на какое-то время буквально подавил его. Через четыре дня Чжоу уже подписал (вместе с ним, Чжу и Ваном) телеграмму в Бюро ЦК, требуя отменить разработанный этим органом план нового штурма Ганьчжоу. В тот же день все четверо обратились в Бюро, исполняющим обязанности секретаря которого в Жуйцзине оставался тогда Жэнь Биши⁸⁵, с предложением восстановить в войсках 1-го фронта пост генерального политкомиссара — специально для Мао Цзэдуна. При этом они даже сочли возможным потребовать ликвидацию поста председателя правительства (совмещать обе должности Мао не мог)⁸⁶.

Казалось, Мао забыл все обиды. Но «обработка» Вана и Чжоу была лишь шагом на пути к завоеванию власти. Цель оправдывала средства, и, пока эти два бывших врага были ему нужны, Мао старался вовсю. С их помощью он надеялся прорвать кольцо отчуждения, замкнутое вокруг него новыми вождями партии.

Но остававшиеся в Жуйцзине члены Бюро, и прежде всего Жэнь Биши, под давлением со стороны Бо Гу и Ло Фу, не желали смягчать отношения. Приняв де-факто назначение Мао политкомиссаром, они в то же время продолжали осуждать его партизанскую тактику, настаивая на захвате крупных городских центров.

Конфликт все более разгорался: слишком разными были военные взгляды Жэня, слепо выполнявшего указания Временного политбюро, и Мао. И тогда Бюро ЦК вновь подняло вопрос об «оппортунизме» председателя ЦИК и Совнаркома. Критика в его адрес достигла апогея. Против Мао Цзэдуна выступили тогда все остававшиеся в Жуйцзине члены Бюро (их, кроме Жэнь Биши, было еще трое — Сян Ин, Дэн Фа, возглавлявший секретные службы Центрального советского района, и секретарь комсомольского Бюро Гу Цзолинь), резко осудившие его за то, что он по-прежнему предлагал избегать больших сражений, уходить в горы и децентрализовать армию. Иными словами, настойчиво высказывался «за оборонительную тактику, против любого наступления в настоящий момент»⁸⁷. Возмущенные его поведением, Жэнь Биши и другие в сентябре 1932 года пришли к выводу, что «Мао Цзэдун не понимает марксизма»⁸⁸. Они приняли решение о его смещении и публичной критике. И незамедлительно сообщили об этом в ЦК⁸⁹. Вот так! Нигде, похоже, Мао их не устраивал: ни в тылу, ни на фронте.

Не дожидаясь санкции ЦК и представителя ИККИ, в самом конце сентября Жэнь, Сян, Дэн и Гу выехали на фронт (в уезд Нинду) «для созыва пленума Бюро». Добравшись туда, они в начале октября провели в небольшой деревеньке Сяоюань свое выездное заседание, на котором подвергли Мао уничтожающей критике — за «партизанщину» и «правый оппортунизм». Заодно досталось и «соглашателям» — Чжоу Эньлаю, Чжу Дэ и Ван Цзясяну: за то, что «недостаточно глубоко верили в победу революции и недооценивали мощь Красной армии». В результате Мао пришлось покинуть линию фронта — как всегда, «по болезни». Жэнь Биши и его сторонники с радостью отпустили его «полечиться». На этот раз — в госпиталь,

расположенный высоко в горах, за более чем триста ли к югу от Нинду.

А в это время в Шанхае вожди Временного политбюро тоже собрались на заседание. Получив телеграмму из Жуйцзиня, они «потирали руки». Им очень хотелось «свалить» Мао. И ниндуское совещание, казалось, давало им эти шансы. «Надо повести активную борьбу в партии с его [Мао Цзэдуна] взглядами», — кипятился Бо Гу. «Цзэдуна хорошо было бы отправить в тыл, чтобы он занимался там советской работой», — вторил ему Ло Фу⁹⁰. С этим были согласны и остальные вожди, но всех тревожило, что скажут на это Сталин и ИККИ. Уж очень им не хотелось вновь «нарваться» на грозный окрик Москвы. Выход был найден простой. Обсудив ситуацию, вожди подготовили два варианта ответа. Один, на китайском языке, был послан в Бюро ЦК. (Он был получен в Нинду уже после того, как Мао оттуда уехал.) Другой, на английском, — отправлен в ИККИ вместе с переводом соответствующей телеграммы Бюро ЦК. (Оба последних документа пришли в Москву 16 октября.) И если в коминтерновском варианте подчеркивалось: нельзя допускать «открытой дискуссии» против Мао, то в тексте, направленном в Цзянси, указывалось прямо обратное: «Откройте дискуссию о взглядах Цзэдуна»⁹¹.

Ознакомившись с ответом Политбюро, Жэнь Биши и его сторонники, остававшиеся пока в Нинду, в отсутствие Мао тут же сняли его с поста генерального политкомиссара, лишив, таким образом, какого бы то ни было влияния в армии. Его обязанности возложили на Чжоу Эньлая, и через две недели это решение было утверждено в Шанхае⁹².

Узнав о нем, Мао потерял над собой контроль. Ведь совещание в Нинду фактически оставило его без работы: свою почетную службу в правительстве Мао настоящим делом не считал⁹³. Хэ Цзычжэнь вспоминает, как он кричал: «Догматизм губит и убивает людей! Они не знают практической работы, никогда не общались ни с одним рабочим или крестьянином, а отдают распоряжения направо и налево, все время занимаясь голым администрированием! Как же можно таким образом одержать победу в борьбе с Гоминьданом? Понимают ли они, почему крестьяне поднялись на революцию?»⁹⁴ Единственное, что доставило ему радость в то время, так это рождение сына. В начале ноября 1932 года Цзычжэнь родила мальчика, которого Мао назвал Аньхун («Красноармеец, достигший берега социализма»). Покачивая его на руках, счастливая мать не могла нарадоваться. Огорчало ее только, что врачи не разрешили ей самой выкармливать малыша, поскольку в то время она была больна малярией. Работники госпиталя боялись, что ее молоко небезопасно. Но Мао не унывал. По его поручению охранники отыскали для малыша кормилицу, которая и взяла ребенка. Эта простая крестьянка всех грудных детей называла одинаково: «Сяо маомао» («маленький волосатик»). Когда Мао Цзэдун впервые услышал это, он пришел в восторг. «Посмотри-ка, — сказал он Цзычжэнь. — Люди называют меня Лао Мао [старый или почтенный Мао], а моего сына зовут Сяо Маомао [„маленький, но двойной Мао“]. Выходит, он гораздо больше Мао, чем я [64] . А в будущем станет еще и сильнее!»⁹⁵

64

Здесь юмор построен на игре слов. Выражение «сяо маомао» действительно может иметь двойное значение. Его можно переводить и как «маленькие волосики» или «маленький волосатик» (так, очень ласково, многие в Китае называют своих новорожденных детей за мягкие, как пух, волосы на их головах), и как «маленький двойной Мао» (если «Мао» использовать как фамильный иероглиф).

Только юмор и спасал его в тяжелой ситуации. Да еще — старая бамбуковая флейта. Она опять пригодилась. Грустные мелодии, наигрываемые Мао, наводили, правда, тоску на его жену.

И опять помощь Мао пришла из Москвы. Вернее, от ее новых представителей в Китае, то есть людей, перед которыми и Бо Гу, и Ло Фу только и могли, что стоять навытяжку. Осенью 1932 года в Шанхай вместе с женой (ее звали Августа Элиза, подпольная кличка Сабо — по девичьей фамилии Саборовски) прибыл новый представитель ИККИ — Артур Эрнст Эверт. Разумеется, как Эверта его никто в Китае не знал. Он въехал в страну по американскому паспорту на имя некоего Гарри Бергера, а в кругах КПК стал использовать подпольные клички Джим и Артур. (Уже после Китая он сменит много других имен. Будет известен и как Артур Браун, и как Грей, и как Альберто. А также как Кастро и Негро.) Этот сорокадвухлетний ветеран германской компартии, на протяжении четырех лет (с 1925-го по 1929-й) являвшийся членом ее Политбюро, был в Коминтерне на очень хорошем счету. В 1927 году он входил в состав двух лендер-секретариатов ИККИ: среднеевропейского и британско-американского, а в 1928 году на VI Всемирном конгрессе Коминтерна был даже избран кандидатом в члены его исполкома. С 1929 года он, как и Миф, работал заместителем заведующего Восточным лендерсекретариатом. Как все немцы, был аккуратным и педантичным. Но любил сильно выпить (может быть, потому, что очень долго находился в России?). Как бы то ни было, именно Эверт сыграл важную роль в жизни Мао в тот критический для него период. Именно он оказал строптивому хунаньцу поддержку в его борьбе против внутрипартийных врагов. И это несмотря на то, что сам считал военную тактику Мао «опасной», «пассивной» и «уклончивой». «Генеральная установка Мао Цзэдуна ошибочна (слишком большой упор на эффективность обороны, укрытие в горах и т. д.)», — доносил он в Коминтерн.