Mao II
Шрифт:
– Я говорил уже, как мне нравится этот барашек?
– сказал Билл своей тарелке.
– Так съешь его, - сказал Скотт.
– Ты же его не ешь, - сказала Карен.
– Я думал, им положено только любоваться. Говорите, прямо так взять да съесть? Согласно словарному значению слова?
Столовая была маленькая. Вокруг прямоугольного стола - разномастные стулья, в углу, в старомодном кирпичном камине, горел огонь.
– Хочешь, я тебе его разрежу?
– сказала Карен.
Скотт все еще смотрел на Бриту.
– Если вам нужны верующие, Карен -
– Он здесь, на земле, а я там, высоко в небе, - сказала Брита.
– Зарабатываю призовые мили.
Билл сказал:
– Доводилось пролетать над Гренландией вровень с восходящим солнцем? Четыре времени года, четыре основных румба.
И полез под стул за своей бутылкой.
Брита сказала:
– Знаете, что я недавно слышала? Два человека, мужчина и женщина, идут навстречу друг другу по Великой Китайской стене, с противоположных концов. Когда я о них думаю, непременно вижу их сверху: Стена вьется посреди степи, и две крохотные фигурки приближаются друг к другу из отдаленных провинций. Мне кажется, этим они выражают свою благоговейную любовь к нашей планете, пытаются по-новому взглянуть на наше родство с Землей. Даже странно, почему мне так легко воображать их с птичьего полета.
– Туристы в мохнатых сапогах, - сказала Карен.
– Нет, художники-концептуалисты. А Великая стена считается единственным творением человеческих рук, которое можно различить из космоса, поэтому мы воспринимаем ее как неотъемлемую часть планеты. И эти мужчина и женщина все идут и идут. Они художники. Не знаю, какой национальности. Но это произведение искусства. Это не рукопожатие Никсона и Мао. Вне политики, вне наций.
– Меховые сапоги из шкуры яка, - сказал Скотт.
– Такие мохнатые сапоги, их носят в стране голубых снегов или как там ее.
– Что приходит мне в голову, когда я думаю о Китае?
– Люди, - сказала Карен.
– Толпы, - сказал Скотт.
– Люди устало тащатся по широким улицам, толкают тележки или крутят педали велосипедов, в глазу телеобъектива одна толпа сменяется другой - и потому ощущение скученности усиливается, люди как сельди в бочке, и я мысленно вижу, как они заполоняют будущее, как будущее расчищает место для античестолюбцев, антиагрессоров, антииндивидов, покорно следующих за стадом. Приближенные телеобъективом: спокойные-спокойные, одна толпа налезает на другую, бредут, крутят педали, безликие, живут себе и не умирают.
Тем временем Карен, перегнувшись через стол, нарезала на аккуратные кусочки порцию Билла.
– Я рассказывала Скотту… - произнесла она.
– Что я говорила?
– У них есть специальные охранники, натасканные на младенцев, - сказал Скотт.
– Общенациональная сеть отелей со стопроцентной защитой от младенцев.
– Я говорила об официальном оранжевом знаке, одобренном властями штата.
Брита запоздало рассмеялась, высматривая на столе сигареты.
– Я верую в Бога нескладёх, - сказал Билл.
– Официанток с флюсом.
Скотт рассмеялся, потому что Брита смеялась.
Нарезал
Сказал:
– Книга закончена, но останется в машинописи. Потом в каком-нибудь авторитетном издании появятся фотографии, которые сделала Брита. В самый нужный момент. К чему книга, когда у нас есть автор?
– Душа болит, - сказала Брита.
– Налейте еще вина.
Рассмеялась, поворачиваясь вместе со стулом, чтобы поискать сигареты в комнате.
Рассмеялся и Скотт.
Билл смотрел на мясо в своей тарелке, явно сознавая: оно уже не то, что прежде.
– Или лучше не в авторитетном?
– сказал Скотт.
– В какой-нибудь чахлой газетенке где-нибудь в Кукурузном поясе [15] .
– Нет, нет, нет, нет, - сказала Карен.
– Вообразим себе Билла на телевидении. Он сидит на диване и говорит.
– У нас есть фотографии, давайте воспользуемся ими в наших интересах. Книга растворяется в образе своего автора.
– Нет, погодите, он сидит в кресле, лицом к ведущему, тот тоже в кресле, придвинулся к Биллу близко-близко, такой, в очках, подпирает рукой подбородок.
15
Кукурузный пояс - неформальное название штатов Айова, Иллинойс и Индиана, славящихся своими сельскохозяйственными угодьями.
– Вы явственно видели, что это ребенок?
– спросила Брита.
Скотт засмеялся, и Брита заразилась его весельем.
Билл сказал:
– Сегодняшняя тема - четыре. Воздух, огонь, земля и вода.
– Что такое День Крови?
– спросила Карен.
– Правда, я и так могу догадаться.
Скотт не сводил глаз с Бриты.
– У Билла есть теория, что писателей душит суперсовременная апокалиптическая сила - выпуски новостей.
– Да, он мне рассказал.
– Прежде нашу тягу к поискам смысла жизни удовлетворял роман. Это не я говорю - это Билл говорит. Роман был гениальной трансцендентальностью без религии. Латинской мессой метафор, персонажей, разрозненных новых истин. Но вот нас одолел пессимизм, захотелось чего-то помасштабнее, помрачнее. И мы переключились на выпуски новостей, откуда черпаем неослабевающее ощущение беды. Вот где источник эмоционального опыта, которого нигде больше не получишь. Роман нам не нужен. Это Билл так говорит.
В сущности, нам даже катастрофы не нужны. Достаточно репортажей, прогнозов и предостережений.
Карен смотрела, как Билл тычет вилкой в кусочек мяса.
Билл сказал:
– Я знаю, о каком знаке ты говорила. "Глухой ребенок".
– Он ведь не самодельный. Официальный знак, оранжевый с черным; его поставили ради одной-единственной девочки, которая не сможет услышать, как ее сзади догоняет машина, даже грузовика не услышит. Я его увидела и подумала прописными: "ГЛУХОЙ РЕБЕНОК". И подумала, что государство, которое ставит знак ради одного ребенка, не может быть совсем уж подлым и черствым.