Марат
Шрифт:
Эта обвинительная речь направлена против Польши. Но разве все сказанное в ней не относится в равной степени и к Франции? Разве ссылка случайного собеседника героя романа на «естественные права» — «lois naturelles» — самый распространенный термин французского Просвещения — не свидетельствует о том, что, говоря о Польше, автор подразумевает и Францию?
Француз, устами которого говорит сам автор — Марат, оказывается беспощадным к этим прославленным в ту пору монархам. Гневно клеймя и русскую императрицу и прусского короля, Марат не только осуждал в их лице систему абсолютизма, деспотизм самодержавного властелина.
Известно, что Екатерина II в течение многих лет состояла в дружественной переписке с корифеями французского Просвещения и доказывала им, в особенности Вольтеру и Дидро, свою монаршую милость вполне ощутимо. У Дидро, например, она купила библиотеку, заплатила за нее, но оставила ее в пользование редактора «Энциклопедии», которого назначила библиотекарем собственного собрания книг и заплатила ему жалованье за пятьдесят лет вперед. Такие же щедрые дары она подносила и Вольтеру, а «умов и моды вождь», как называл великого философа Пушкин, платил за это «пресвятой владычице Петербургской» самой неумеренной лестью.
Марат в своем романе развенчивал мнимые добродетели русской императрицы. «Правда, что благодаря тщеславию и инстинкту подражания, присущему ее полу, она провела некоторые меры, не имеющие, однако, никакого значения для счастья общества». Но вся ее деятельность как государыни направлена во вред народу своей страны, она способствовала лишь разорению государства, «лишая земли земледельцев при помощи принудительных поборов и вырывая у остающихся тощие плоды их трудов для удовлетворения тщеславия и любви к пышности».
Автор хотел, чтобы всем было вполне ясно, куда и «против кого направлен огонь его критики.
«Ей льстят, делают вид, что обожают ее, трепещут от всякого ее взгляда — вот ее особые привилегии, а ее права на общественное уважение — это безграничная жажда восхвалений. Полноте! Она сама отдала себе должное: не дожидаясь, чтобы публика создала ей славу, она наняла продажные перья, которые поют ей хвалу».
Вольтер здесь не назван по имени, однако не приходится сомневаться, что молодой автор имел в виду прославленного «фернейского патриарха»,
Несомненно, что критические суждения о «великом Фридрихе» направлены также против Вольтера, ведшего дружбу с прусским королем1.
Марат не ограничивается только обличением зла: «Необходимо открыть народу его права и призвать его к действию для их завоевания, необходимо дать ему оружие в руки, чтобы низвергнуть власть всех мелких тиранов, которые его угнетают, необходимо сокрушить правительство, создав новое, на справедливой основе правительство, чьи прерогативы будут находиться в благоразумном равновесии. Вот единственное средство достигнуть мира, солидарности, свободы и обилия вместо анархии, рабства и голода».
Эти слова обращены к поляку и формально относятся к Польше. Но разве оружие в руках народа не является единственным действенным средством для уничтожения тирании и рабства и в других странах Европы, в том числе и Франции?
Марат в своих рассуждениях мыслит уже не как политический радикал, а как революционер. Это программа непосредственно революционных действий, которая оставалась чуждой большинству левых политических мыслителей того времени.
«Роман
В рядах противников старого строя Марат по своим убеждениям принадлежал к левому крылу и уже намеренно отгораживался от признанных вождей и корифеев французского Просвещения вроде Вольтера; их готовность к политическому компромиссу, их заигрывания с «просвещенными монархами» претили ему.
Жан Поль Мара в ту пору еще не занимался политикой: он врачевал людей, изучал медицину и физику и писал неудачные романы. Но если бы ему пришлось заниматься политикой, то, как это показали несколько страниц в его злосчастном беллетристическом опыте, он бы преподал французам совершенно иные политические уроки, чем эти осмотрительные господа Вольтер, Дидро или Д’Аламбер.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«ЦЕПИ РАБСТВА»
«Желание посвятить себя наукам и избежать рассеянной жизни заставило меня уехать а Англию», — так писал Марат в ноябре 1783 года своему другу Руму де Сен-Лорену.
В этих словах была правда. В Англии Марат всецело посвятил себя науке и, следовательно, был весьма далек от «рассеянной жизни». Он делил свое время между врачебной практикой и литературной работой.
Первая неудача отнюдь не обескуражила его. Едва лишь закончив свой большой роман и тут же перечеркнув его от начала до конца, Марат взялся за новый, еще больший труд.
Замысел его был грандиозен. Это должно было быть сочинение, посвященное не каким-либо частным или второстепенным вопросам, а самому главному в жизни — творцу исторического процесса — человеку. Это сочинение так и называлось «О человеке».
Это должно было быть всеобъемлющее, универсальное исследование о природе и жизнедеятельности человека. Марат полагал, что его знания врача, физиолога, с одной стороны, и его широкая эрудиция в области философии и гуманитарных наук вообще создадут для него особые преимущества и позволят ему изучить предмет глубже и полнее, чем его предшественники.
Он хорошо знал, что до него этот вопрос освещали писатели, составившие себе громкое имя в истории французской общественной мысли.
Передовая молодежь увлекалась знаменитым философским трактатом «Человек-машина», вышедшим в 1748 году анонимно, но, как вскоре стало известно, принадлежавшим перу Жюльена Ламетри. Кстати сказать, Ламетри столь же счастливо соединял оба качества, которыми гордился Марат: он был и врачом и философом.
С задором и самонадеянностью, свойственными молодости, Марат был готов критически переоценить значение трудов самых прославленных корифеев французского Просвещения.