Марджори
Шрифт:
Ее приподнятое настроение было несколько испорчено неопрятностью лагеря. Увидев его в июне при дневном свете после ненастной погоды и зимней заброшенности, она не ощутила того очарования, лучи которого заворожили ее год назад при лунном свете. Фонтан в центре заросшей травой лужайки был сух. Ржавая железная трубка торчала на фут в высоту на потрескавшемся бетонном основании, которое пятнами заросло зеленым мхом. Все здания нуждались в покраске. Белый цвет превратился в грязный серый с ржавыми полосками, а позолота по большей части облупилась, обнажив олово или дерево под собой. Трое загорелых парней в свитерах и плавках красили в красный цвет поблекшие
Но там был Эрман собственной персоной, он выходил из конторы! Худющий, золотоволосый, длинноногий, в черном свитере, который казался его должностной принадлежностью, он, по крайней мере, среди всех прелестей «Южного ветра» сохранил свой первоначальный блеск. Он заметил Мардж и направился к ней.
— Привет, Марджори. Добралась наконец-то?
— Примерно полчаса назад, Ноэль.
— Хорошо. Добро пожаловать.
— Спасибо. — Ее лицо застыло в улыбке. — Как насчет шоу в этот уик-энд? Я не могу чем-нибудь помочь?
— Нет, все устроено. Так, чепуха для разминки, старое ревю — здесь не будет и двух сотен посетителей. Есть еще сигарета? — Но когда она протянула ему пачку, он отказался. — Боже милостивый, и ты тоже? Ты и Уолли. У младшего поколения определенно дурные вкусы. — Он показал на книгу. — Что ты читаешь?
Она сразу протянула ему «Республику» Платона, радуясь возможности загладить свою ужасную ошибку — покупку любимых сигарет Уолли.
Она в самом деле читала «Республику». Вскоре после того, как Билли Эйрманн сообщил ей, что его брат интересуется философией, она обнаружила, что берет в библиотеке книги по философии. Ей казалось совершенно естественным делать это, абсолютно так же, как, когда ее кумиром был Джордж Дробес, выбрать биологию своим главным предметом в колледже. Теперь биология была для нее смертельно скучной, а Платон и Джон Дьюи стали необыкновенно интересны и удивительно легки для чтения.
Эрман наморщил нос и посмотрел на книгу и на нее.
— Чем это ты занимаешься, готовишься к следующему семестру?
— Нет, я просто читаю.
— Просто читаешь Платона?
— Верно.
— Ты сошла с ума! Почему бы тебе не приняться за приличный детектив?
— Я бы не прочь. Да только мне кажется, что я уже все их прочитала.
Он потер локоть, улыбнувшись ей с оттенком интереса.
— Ты видела недавно моего брата Билли?
— Я не вижусь с твоим братом Билли! — Это прозвучало слишком резко, но его добродушный тон ударил по ее нервам. — Я хочу сказать, что несколько лет назад, когда я была первокурсницей, мы были в одной компании. Вот и все.
Он провел согнутым пальцем по губе, внимательно глядя на нее.
— Может быть, мы используем тебя в шоу, если так. Пойдем-ка.
Большинство состоящих в штате лагеря были все те же люди. Карлос Рингель, растолстевший, с лицом, похожим на тесто, вперевалку ходил по сцене, покрикивая на кого-то за кулисами, и этот кто-то кричал на него в ответ. Актеры сидели тут и там прямо на полу зала, одетые в свитера и брюки, некоторые девушки вязали.
— Это такая история про гостиницу, — сказал он, показывая ей сцену с тысячей едва уловимых движений рук, — просто говори, что взбредет в голову. «У нас медовый месяц, видите — тра-ля-ля — разве это не чудесная свадьба, тарам-парам, наконец-то мы сможем побыть одни, тра-ля-ля»…
Соль шутки заключалась в последних двух строчках. Молодожены возмущенно выбегали на сцену, вероятно, из номера для молодоженов, чтобы пожаловаться портье.
— Что случилось с этим отелем? — должна была сказать Марджори. — Потолок в нашем номере обвалился. Только что пятьдесят фунтов штукатурки упали мне на грудь.
После чего Падлс говорит:
— Черт подери, точно, а если б он обвалился на две минуты раньше, он сломал бы мне спину.
Когда Шутка была произнесена, Марджори покраснела до ушей и разразилась хохотом. Комик замолчал и уставился на нее.
— Ты что, смеешься над шуткой?
Они сыграли скетч на танцевальной площадке для Ноэля, который сгорбился на складном стуле.
— Пожалуй, она справится, — сказал Падлс Ноэлю. — Как ты думаешь?
Ноэль кивнул.
— Марджори, «Пятидесяти фунтам штукатурки» далековато до «Кандиды», но никто не может сказать, что ты не на своем месте. Попробуйте на сцене, Падлс.
Уолли Ронкен появился в общем зале как раз к началу номера и уселся на корточки около стула Ноэля. Почти сразу он принялся что-то серьезно говорить Ноэлю, который выслушал, пожал плечами и поднял руки.
— Остановитесь-ка… Марджи, ты возражаешь против того, чтобы участвовать в этом номере?
— Возражаю? Почему? Нет.
— Не в том дело, Ноэль, — сказал Уолли. — Это не смешно, когда она там, вот в чем дело. Она выглядит слишком хорошенькой на сцене, слишком естественной.
Падлс подошел к рампе.
— Это и меня беспокоит, Ноэль. Мы всегда использовали стриптизерш в этом номере. Марджи похожа на младшую сестренку или что-то в этом роде. Это убивает шутку.
Сверкая глазами на Уолли, Марджори воскликнула:
— Слушайте, я с восторгом сделаю это, пожалуйста, давайте продолжать!
Ноэль покачал головой, зевая.
— Сегодня я не слишком сообразителен. Спасибо, Уолли. Ты выходишь из игры, Марджи, извини. Для этой бессмертной сцены мы подыщем кого-нибудь другого.
Она прошествовала со сцены и вон из общего зала, униженная, рассерженная. Когда Уолли попытался заговорить с ней, она резко оборвала его.
Было всего четыре часа, еще два часа до ужина, и делать ей было нечего. Она пошла в контору, надеясь пригодиться там. Но там она обнаружила жуткий хаос: нагроможденная мебель, разбросанная бумага, грязная одежда, банки с краской и стремянки. Контору перекрашивали в зеленый цвет, от которого пахло рыбой. Грич носился туда-сюда без пиджака, его лицо было измазано зеленой краской, он то хватался за телефон, то орал на маляров. Когда он увидел Мардж, то завопил: