Марджори

Воук Герман

— Это моя сестра.

— Конечно. Ну, миссис Зигельман, свекровь твоей сестры, к тому же лучшая подруга моих закадычных друзей, Белла Клайн. Я их хорошо знаю. Чудесная семья Зигельманов. Как зовут мужа твоей сестры? Хорас, не так ли?

— Хорас, — ответил Ноэль.

— Очень симпатичный парень. Очень способный. Он сотрудничает со своим отцом, не так ли?

— Он сотрудничает со своим отцом.

— Я бы не прочь потанцевать, — вмешалась Марджори.

— Ну а ты — поэт-песенник! — заключила миссис Моргенштерн. —

Могла ли я подумать, Белла как-то говорила мне о старшем сыне Эйрманна, пишущем песни… Только я никогда не связывала это с именем твоего отца, я предполагала, ты тоже должен быть юристом.

— Ну, понимаете, миссис Моргенштерн, меня выгнали с юридического факультета за самую низкую успеваемость в истории Корнелла. — Ноэль выпрямился, сидя на стуле и обхватив локти.

Миссис Моргенштерн рассмеялась, затем со значением взглянула на Марджори и вновь на Ноэля:

— Не говорите мне этого, это не про вашу семью. Слишком много идей…

Марджори выскользнула из кабинета:

— Если ты, Ноэль, не хочешь танцевать со мной, я поищу того, кто будет.

Ноэль вежливо обратился к родителям:

— Вы извините меня?

— Давай, — сказал отец. — Приятного времяпрепровождения. Не сиди за болтовней с парой старых чудаков.

— Но я получил истинное удовольствие, — остановился Ноэль. Его улыбка была теплой и искренней. — Может, позже нам удастся потолковать поподробнее о Зигельманах и обо всем.

Марджори, танцуя, вцепилась в него, пугаясь холодной манеры его поведения. Она долго ждала, когда он заговорит. Один танец кончился, начался другой. Она сказала:

— Ты, несомненно, можешь быть противным, или нет?

— Повтори.

— Мы можем поболтать еще немного о Зигельманах. Так, просто поехидничать.

— Это была лишь легкая шутка. Извини, если она задела тебя.

Марджори подняла на него глаза. Он слегка обхватил ее талию, на его лице была обычная ироническая усмешка.

— Что ты ищешь, Марджи? Ты вывихнешь себе шею.

— Пытаюсь определить твою суть.

— О, это пустая затея. Ну, по лицу ничего не прочтешь. Смотри, я не грущу, не удивляюсь, не схожу с ума или что-нибудь в этом роде, если это тебя беспокоит.

— Знаешь, у меня хорошая память, — сказала Марджори, — я помню, что ты говорил о матерях. Безобразные дешевки; те же лица, что и у дочерей, только старше на двадцать лет, потерявшие красоту, но сохранившие ужасающую скуку.

— Мне твоя мать понравилась.

— Ну, конечно. Особенно, как ты ее подкалывал…

— Ну, это инстинкт. Кошка и мышка. Я бросил это занятие в восемь или девять лет, я почти забыл, как это делается.

— Мама была совершенно одурачена сегодня вечером.

— Теперь послушай, Марджори, не пытайся оправдываться за свою мать. Она хорошая. Практически великолепная. Какая для нее разница, что я был раздосадован? У нее шекспировская строгость и сила характера. Все

происходило, как и должно было произойти. Я не знаю, мне кажется, я невольно выглядел искренним. Вы обе мне нравитесь.

— О, чудесно! Смешивать меня с моей матерью. Как я пала!

— Я люблю тебя, — сказал Ноэль изменившимся голосом.

Она быстро взглянула в его глаза и замолчала. Они танцевали. Немного погодя она увидела своих родителей, сидящих в раскладных креслах и наблюдающих за ней. Когда музыка окончилась, Ноэль сказал:

— Тебе неплохо бы вспомнить, что такое сценарий, моя дорогая, и затем следовать ему. Ты хочешь танцевать с другими парнями или посидеть со своими стариками, или что-нибудь еще? Не дуйся, не беспокойся о моих чувствах, только делай то, что тебе хочется. Твои предки сидят вон там, прямо за тобой, и наблюдают за нами.

— Я знаю, где они. Я хочу танцевать с тобой.

— Ты уверена?

— Да.

— А мучения?

— Оставь это мне.

Начался следующий танец. Он обхватил ее руками:

— Ну, тогда хорошо.

На следующее утро Марджори заставили проснуться дробные звуки мексиканской музыки. Приподнявшись из-под простыни, она упала назад со стоном, взглянув на наручные часы и закрывая глаза. Громкоговоритель для женской половины лагеря висел на дереве прямо над бунгало Марджори. Был праздничный день. Ровно восемь утра. Безжалостная контора включала музыку точно в срок.

В висках Марджори стучало. В состоянии возбуждения и нервного напряжения прошлым вечером она выпила после эля еще несколько стаканов. Даже заткнув уши пальцами, она не могла заглушить мексиканскую танцевальную музыку, бесившую ее и разламывающую голову на части. Громкоговоритель, казалось, был в ее голове, гремящий почти на полную мощь. Марджори добрела до аптечки и приняла две таблетки аспирина, с неудовольствием отметив, что чувствует, как жаркий воздух проникает через ее тонкую ночную сорочку. Белый бар чуть проглядывал через деревья, и блики от купальни били ей в глаза. Она застонала. С наступлением дня над всем лагерем нависла испепеляющая жара — тяжелая, как мексиканский костюм, предвещавшая мерзкую работу, контрастирующая с ее внутренним состоянием.

Она пригласила своих родителей пойти на праздничный уик-энд, надеясь, что возбуждение и суета отвлекут их внимание от нее и Ноэля, особенно рассчитывая на Самсона-Аарона, вызвавшегося играть роль тореадора в корриде. Первое воскресенье августа было праздничным днем в «Южном ветре», и ежегодный карнавал превращал самого толстого человека в лагере в бойца с быками. Дядя был вне конкуренции. Костюм тореадора, хотя и безразмерный, дополнительно увеличивался для его фигуры. Дядя был шире всех тореадоров, и Ноэль говорил Марджори, что с его естественной склонностью к дурачеству он мог бы стать самым забавным.