Марфа окаянная
Шрифт:
Никита поклонился в пояс. Затем подошёл к Двинке. Овчарка завиляла хвостом. Никита сел на коня и выехал из ворот. Двинка уверенно побежала впереди коня вниз по Великой улице.
Марфа Ивановна постояла в задумчивости и медленно направилась к крыльцу, опираясь на плечо Олёны.
Ольга тронула Акимку за рукав и произнесла с растерянностью:
— А ведь мне, Акимка, идти некуда. Дома Настасья со свету сживёт, когда узнает, что я здесь была. А она узнает, уж это точно...
— Как же быть-то? — захлопал тот глазами.
— Схорониться
— Я бы у себя тебя спрятал, да ведь погорели мы, — сказал виновато Акимка и вдруг спохватился, что отец давно его, верно, ждёт и гневается. Вдруг в голову ему пришла неожиданная мысль. — А ты Макарку помнишь? Ну того, что на берегу с ножичком на Ваню бросился?
— А, помню, — ответила Ольга.
— Може, у них спрятаться тебе?
— Всё равно, — вздохнула она обречённо.
— Только тебе надо поплоше чего на себя надеть. А то как на праздник вырядилась.
— Я всегда так хожу, — с удивлением сказала Ольга, осматривая себя.
Тем временем Акимка подскочил к Насте и принялся ей что-то горячо объяснять и доказывать.
— С Марфой Ивановной бы посоветоваться, — засомневалась Настя. — Ну ладно. Авось не забранит. Боярынька тоже ведь не за себя старалась, за Ванечку. Ну-ка, милая, поди сюды.
Она взяла Ольгу за руку и повела в людскую. Через некоторое время та вышла оттуда одетая в простенькую вотоловую телогрею, даже латанную кое-где. Серенький платок скрывал её чудесные волнистые волосы. Ольга стала похожа на обычную городскую девочку, лишь каблучки красненьких чобот с загнутыми вверх носками, которые не мог скрыть недостаточно длинный подол холщового платья, не вязались с новым её обликом. Но лапти Ольга наотрез отказалась надевать, да и не было у Насти лаптей такого маленького размера.
— Ой боязно мне, робяты, — сказала Настя, оглядывая Ольгу и качая головой. — Не привела бы к беде затея ваша.
— Да хуже беды, чем ныне, придумаешь разве? — отозвалась Ольга.
— Эх, девочка, — вздохнула Настя. — Ничего-то не видывала ты на белом свете...
— Пошли, а то хватится тебя боярыня Григорьева-то! — заторопил Акимка.
И они с Акимкой побежали со двора Борецких.
— Береги себя, — крикнула Настя вслед и, выйдя за ворота, долго ещё провожала их глазами. «Росту одного, прямо брат и сестра», — подумалось ей. На сердце стало тоскливо и одиноко, тело вдруг заныло, как после тяжёлой физической работы, и Настя медленно, будто разом постарела на несколько лет, побрела через опустевший двор к терему.
Заморосил холодный редкий дождик.
— Ко мне заглянем, а потом я тебя к Макарке отведу, — сказал Акимка.
Ольга не ответила. Она вдруг поняла, на что решилась. Виданное ли дело — от боярыни племянница бежит, как от ведьмаки какой! Ещё не поздно было отказаться от своего намерения, да и неизвестно ещё, спрячется ли она у Макарки, а если и спрячется, надёжно, надолго ли? Кто угодно может выдать её, и тогда... Что тогда будет, она заставила себя
«А вдруг и меня давно ищут дружинники Настасьины?» — подумала она с отчаянием, оглядываясь по сторонам.
На них с Акимкой, впрочем, никто не обращал внимания. У горожан после ночного пожара было полно своих забот. Повсюду стучали топоры, люди разгребали обгорелые брёвна, наскоро сооружая для себя временное жильё.
— Ты вот чего, — сказал Акимка. — Что ты григорьевская, не говори никому. Спросит кто, отвечай, что сирота, в Новогороде от москвичей спасалась, а батька с мамкой померли.
— Оно так и есть, и лгать не надо, — тихо вымолвила Ольга.
— Ну и хорошо, — с нарочитой бодростью сказал Акимка, даже не задумываясь о неуместности своих слов. Но Ольга слишком была погружена в свои мысли, чтобы это заметить.
На подходе к своему двору Акимка замедлил шаг, наконец вовсе остановился и присвистнул. Действительно, минувшей ночью последствия пожара отчасти скрывала тьма, но сейчас ему воочию открылась бедственная картина их пепелища. Сгорело всё: изба, сенник, банька, даже заборчик вдоль улицы.
«Это ж сколько робить нать, чтоб к зиме крыша над головой была!..» — ахнул он про себя.
— Акимка, стервец ты этакий! — закричал, увидев его, Захар. — Где по сию пору шатался? На Москву после полудни отбывай, а тебя нету!
— Дак я ж у Борецких заночевал, — развёл Акимка руками.
— А потом? One сами, чай, так не дрыхнут, как ты! Никита давеча проскакал, даже не остановился. И не взглянул.
— А мать где? — спросил Акимка отца.
— Козу пошла продавать. Куды ж нам козу в даль таку тащить! Узлы вон вяжи.
— Этот, что ль, сын? — обратился к Захару явно нездешний человек, на которого Акимка поначалу не обратил внимания. На нём был суконный терлик, пошитый добротно, но без лишнего щегольства, и жёлтые сапоги с загнутыми носками, которые запачкала сажа. Видно было, что он находится на службе, и, судя по выговору, на службе московской.
— Ну так я ж и баял тебе! — ответил Захар.
— Что ты баял, это одно, а мне своими глазами удостовериться велено, чтоб дармоедов лишних не везти. И так уже телег не хватает.
Он расправил берестяной квадратик и отметил на нём костяным писалом новую чёрточку. Затем посмотрел на Ольгу.
— Это тоже твоя?
Захар с удивлением взглянул на неё. Очумевший от всевозможных хлопот, навалившихся на него в одночасье, он также не сразу обратил на неё внимание и не сразу узнал Ольгу в простой одёже, хотя много дней подряд постоянно видел её во время работы на григорьевском дворе. Но прежде чем он успел признать её и что-то ответить, Акимка затараторил с горячностью: