Марфа-посадница
Шрифт:
Захария угадал — и властный голос, и вопросительный тон подействовали. Он не утверждал, не предавал Пенкова, и не отпирался сам, как бы стал отпираться виноватый. И на поднявшийся гул голосов:
— А ты сам скажи!
— Василья! Василья к ответу!
Захария чуть отступил, давая место воеводе, и Василий Никифоров, бледный, вышел на вечевое крыльцо. Захар еще попятился, из-за спины Пенкова показывая на него руками.
— Василья, Василья! — ревела толпа.
— Тише!
Как-то враз наступило безмолвие.
— Скажи, Никифорыч, Богом святым правду: целовал ты крест в службу князю великому?
Соврать бы Василию, но он лишь оглянулся потерянно, страшное:
«Знают!» мелькнуло в голове, спутав все мысли. Забыв спросить Овина о том же самом, он повернулся к толпе, и бледность и растерянность сказали всем все прежде, чем он раскрыл рот. Уже кричали Пенкову:
— Переветник! Был ты у великого князя, а целовал ему крест на нас!
Срывая голос. Василий пытался перекричать толпу, объясняя:
— Целовал я крест великому князю на том, что мне служить ему правдою… И добра! Добра мне хотети ему! А не на государя своего Великий Новгород, ни на вас, на свою господу и братию… Братья!
Никифоров кричал, уже не в силах перекричать толпу. Голос его жалко сорвался, бессильный, и потонул в остервенелом реве.
— Шкуру спасал!
— Шухно!
— Падло!
— А мы?!
— Преже откупались серебром, теперя головами нашими!
— Полно баять, тащи его!
Струями пробиваясь сквозь толпу, лезли озверелые горожане, доставая из-за поясов топоры. Овин, расширенными глазами усмотрев ринувшихся мужиков, нырнул спиною в дверь вечевой избы, захлопнул ее за собою, схватил Кузьму, по-прежнему пластавшегося вдоль стенки, подтолкнул Василия, сына Кузьмы, и поволок обоих к заднему выходу.
— Не пробитьце! — безнадежно простонал Кузьма.
— Скорей на мост, в Софии переждем! — крикнул Захария.
Его узнавали, чьи-то руки цеплялись за ворот, за рукава опашня. Рыча, Овин отталкивал их, лез вперед, не оборачиваясь и не чая, что там, за спиной, где прорезался короткий, высокий визг, уже не человеческий предсмертный вопль Никифорова, тотчас перекрытый чавканьем ударов и слитым ревом площади.
Рысью все четверо — трое бояр и слуга пробежали по Великому мосту.
— Ну!.. — утираясь, говорил Захария, когда уже взбирались на холм, к Детинцу. — Кажись, спасены!
Слугу он тотчас отослал домой:
— Лети, пробейся как ни то! Ивану скажи, пущай бежит без оглядки! Два бы дня переждать хотя, покуда утихнут!
Марфа в это время была в толпе, на площади. Ее затолкали совсем.
Окинф с Романом и Иван Савелков старались как ни то оградить Борецкую.
— Убьют Василья! — крикнула Марфа, видя, что мужики кинулись к вечевой ступени. Она закрыла глаза на миг, когда Пенкова поволокли с крыльца, размахивая топорами.
— Что
Роман Толстой стал яростно пробиваться вперед, но его уже опередили.
Неведомо кто, издали не разобрать было, поднявши топор, кричал с крыльца:
— Василья мы порешили, мужики! А кто первый поехал на суд московский, кого вечевой дьяк Захар завсегда слушает? Кто всему делу коновод?!
— Кто?
— Кто! Захарья Овин, вон кто! Он и Василья оговорил, чтобы самому отпереться! А они с Кузьмой и послов посылывали отай! Боле некому!
— Овин, Овина давай!
— Где он, веди сюда!
— Утек! Через Великий мост в Детинец кинулся! Не давай уйти! За ним!
Бей набат!
Толпа повалила на Великий мост. Вверху, на вечевой звоннице, запрыгали люди, и стал раскачиваться тяжелый язык колокола. Вот раздался первый, еще неторопливый удар, второй, третий. Колокол бил все чаще и чаще. Мотаясь под ним, четверо мужиков изо всех сил раскачивали-торопили кованое било.
Сейчас по зову всполошного колокола ринутся со всех сторон к Детинцу из всех пяти концов черные люди, — только бы Овин не успел уйти!
Слуги жались к тыну. Толпа неслась мимо, обтекая маленькую кучку бояр. Суровые глаза Марфы смотрели ей во след. Подъехавшему на коне дворскому она коротко приказала:
— Скачи на Досланю, Ивана Пенкова предупреди! Пущай в Хутынь скачут, тамо переждут! Скажи, отца убили ни за что, Захар оговорил.
Дворский поскакал за толпой.
«Вот оно! — думала Марфа. — Народоправство новгородское! Страшно оно.
А праведно. По сердцу решают, не от ума, не с хитрости!»
Толпа на той стороне Волхова окружала Детинец.
С откоса, оглянувшись еще раз, Овин почуял, что дело неладно.
— Скорей!
Спорым шагом они прошли сквозь башню.
— Ворота затвори, дурень! — приказал Овин мордатому владычному охраннику. Стражник со скрипом начал запахивать тяжелые створы.
— На засов заложи! — прикрикнул Овин.
— Теперь к владыке!
Дело решали минуты. Трепещущему служке, а потом вышедшему к ним ключнику Феофила Овин, усмехнувшись, грубовато велел:
— Зови владыку! Пущай спасет нас, в Софию ли запрет, переждать нать!
Чернь расшумелась!
За тяжелою дверью началась какая-то пря, и вдруг вырвался взвизгивающий голос Феофила:
— Я не посылывал! Меня самого убьют!
Гулкие удары послышались от речных ворот. Овин дернул дверь, она не поддалась. Потом открылась, ключник появился с несколькими холопами:
— Владыка Феофил принять не может! — заносчиво возгласил он. Спорить уже было некогда. «Бежать?» Овин прислушался.
— С Людина конца тоже окружают! — безнадежно подтвердил Василий Кузьмин.