Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
— Но если бы на фрегат и вправду напали, оттуда непременно бы стреляли! — снова возразил Шансене. — Ведь остров не так уж велик! И какое расстояние ни отделяло бы нас от «Бон-Портской Девы», мы все равно услыхали бы пушки. Нет-нет! Ни за что не поверю, чтобы индейцы на своих утлых пирогах смогли без единого выстрела завладеть таким мощно вооруженным фрегатом!
— А если он сел на мель? Или разбился о рифы? Мне показалось, у Пьера Дюбюка был не очень-то уверенный вид, когда решили плыть к Каренажской бухте! Достаточно ли хорошо он знал этот берег?
— В этом случае они бы непременно стреляли, уверяю вас, так бы они и сделали, хотя бы для того, чтобы оповестить нас о постигшей их беде! Пусть бы даже «Бон-Портская
Мари чувствовала, как в ней возрождается надежда. Теперь она уже попеняла себе, что с таким высокомерием обходилась с человеком, столь тонко разбирающимся в морских и военных делах. Но тут в разговор снова вступил Жильбер.
— А предположим, сударь, — заметил он, — что при каких-то обстоятельствах генералу пришла в голову мысль вступить с дикарями в переговоры. Чего не можем сделать мы, вполне может себе позволить он. Ведь у него-то есть толмач, Дюбюк. Так вот, предположим, люди на фрегате приняли решение бросить якорь и высадиться на берег. Они вполне могли встретиться с дикарями и даже поговорить с ними. Вот в этот-то момент и перестали бить барабаны… Что же произошло потом? Я знаю об этом не больше вашего, но вполне могу предположить какую-нибудь коварную уловку со стороны дикарей. Усыпив бдительность генерала и его людей, они могли воспользоваться случаем и, застигнув их врасплох, перебить всех до одного! Эту-то победу они и праздновали с такой радостью. Вот почему мы потом снова услыхали их барабан!..
Объяснение было настолько ясным и убедительным, что Мари почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, а сердце разрывается от нестерпимой боли. Увы, Жильбер был, несомненно, прав! Никогда не могла бы она предположить столь тонкой проницательности в этом, казалось бы, таком незрелом еще уме.
Шансене был в явном смятении. Он долго хранил молчание. Перед глазами у него будто живой стоял Мерри Рул де Гурсела. Человек, которого он, ясное дело, изрядно недолюбливал! Слишком ловкий, слишком себе на уме, чтобы выдавать свои истинные чувства. И к тому же слишком уж льстиво лебезивший перед генералом с Мари, чтобы втайне не лелеять каких-то своих честолюбивых планов. Разве не готов этот тип, едва представится подходящий случай, тут же кинуться на добычу? И не окажется ли он первым благодаря тому влиянию и власти, какую умудрился уже прибрать к рукам — без ведома самого генерала, который, похоже, и понятия не имеет, как сильны позиции Рула на острове?..
Но думал он и о колонистах, которые не простили резни в парадной зале форта, что устроили тогда против сторонников Бофора, о плантаторах, что были на стороне Дюпарке, пока тот находился в плену, а ныне тоскуют по Лапьерьеру, с которым, как им теперь кажется, было бы легче договориться к своей собственной выгоде… У него с языка готовы были сорваться их имена: Пленвиль, Босолей… и сколько еще других!
И Шансене тоже вдруг со всей ясностью представил себе, какая анархия захлестнет остров, если погибнет Дюпарке!..
Тем временем Мари тоже погрузилась в невеселые размышления. Она уже справилась со своей болью. И теперь думала только о своем ребенке, который ждет ее и который уже стал сиротою, почти не узнав своего отца. Она заранее знала, какая тяжелая ответственность ложится отныне на ее плечи.
— Итак, господа! — обратилась к ним она. — Надо на что-то решиться! Пора принять какие-то решения… Что вы можете предложить?
Старый моряк вскинул голову, глянул ей прямо в лицо и проговорил:
— Нам следует отправиться на поиски «Бон-Портской Девы». Мы должны протянуть руку помощи тем, кто остался в живых, если таковые еще есть. Надо вырвать из рук индейцев пленников — если они еще живы.
— Я точно такого же мнения, сударь, — согласилась
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Колонизация Гренады
Ничто так глубоко не почиталось у караибов, как свобода личности. Если кому-то приходила охота высказаться — что, впрочем, случалось весьма редко, — все выслушивали его с величайшим вниманием, по крайней мере внешне, не прерывая, не переча и не отвечая иначе как каким-то странным жужжанием, которое дикари умели издавать, даже не раскрывая рта. Это было, конечно, свидетельством одобрения и полнейшего согласия, которым они с той же легкостью удостаивали и следующего оратора — пусть даже он и высказывал прямо противоположное суждение.
Когда индейцы начинали чувствовать приближение голода, некоторые отправлялись на охоту, другие — на рыбную ловлю. Вместе с тем они сочли бы величайшей бестактностью предлагать присутствующим, пусть бы это оказались и их собственные сыновья, последовать их примеру или составить им компанию. Просто сочли бы непозволительным посягательством на их свободу и независимость. Гости приходили, чтобы вкушать пищу, а вовсе не для того, чтобы ее добывать.
Дикари обычно говорили: «Я пошел на рыбалку», и те, у кого была охота последовать за ними, сразу восклицали: «И мы с тобой». Повсюду — как внутри каждого селения, так и в отношениях между селениями — царило самое радушнейшее гостеприимство. Какой-нибудь караиб с Сент-Люсии, который, проделав неблизкий путь на своей пироге, оказался, скажем, на Мартинике, мог войти в хижину любого аборигена и оставаться там, сколько его душе угодно, никак не объясняя мотивов своего пребывания на острове. Все, что принадлежало одному, было в распоряжении всех. Что, впрочем, ничуть не мешало им быть отпетыми лгунами, ворами, лицемерами и по причине полного отсутствия памяти напрочь забывать назавтра все, что они посулили накануне.
Вот с такими-то людьми и вел переговоры Дюпарке.
Едва взошло солнце, как генерал велел сгрузить с «Бон-Портской Девы» полсотни бочек рома, с помощью которых надеялся купить у вождя Кэруани половину острова Гренада.
Как только люди на корабле узнали о заключенной сделке — а ведь надо же было объяснить им, что не смолкавший всю ночь барабанный гул не имел иных причин, кроме бурной радости, — они испытали известное разочарование. Большинство колонистов отправилось на остров в надежде истребить как можно больше туземцев — занятие для них тем более привлекательное, что не таило в себе ровно никакого риска. Ведь с помощью огнестрельного оружия их можно было убивать на расстоянии, а заряженные картечью пушки без труда внесли бы сумятицу в ряды аборигенов. И вот теперь их лишали развлечения, о котором они так давно мечтали.
Но делать было нечего, и им пришлось, не поморщившись, проглотить эту горькую пилюлю.
— Негоже, — ворчал один из колонистов, — приучать каналий к вкусу рома. Они же вылакают все в один присест, а те, кто не подохнет, явятся сюда с дубинками в руках, чтобы отнять у нас остальное!
— Ром!.. — вскричал другой колонист, выкатывая на песчаный берег бочки. — Это ж надо, отдать ром дикарям! Ну, не стыд ли так транжирить божественный напиток, предназначенный для добрых христиан!
Главное, на что заранее рассчитывал Дюпарке, заключив сделку с туземцами, — это набрать из своих солдат побольше колонистов, которые вызовутся добровольно, а не по принуждению, остаться здесь, на Гренаде, с солидными концессиями. Он был уверен, среди мрачных ворчунов найдется немало таких, кто не сможет устоять перед соблазном нетронутых, плодородных да еще столь обширных земель.