Мари
Шрифт:
– Никуда не пойду! И Ганса не отдам, не оставлю!
– закричала она.
– Успокойся, всё будет хорошо, - беспомощно пробормотал он.
Время шло. Молча курил трубку Якоб. Ганс монотонно гладил по спине прижавшуюся к нему девушку.
"Так странно, - думал он.
– Счастье - оно ведь совсем простое. Вот это тепло от её дыхания, звук её голоса, запах булочек, что она печёт в праздники. Вот для меня счастье - то, что наполняет смыслом и светом каждый день. Всё это ничего не стоит, но...
– Я боюсь, Ганс... Я так боюсь, что что-то случится с тобой! Она не помнит ни добра, ни зла... она равнодушно забирает то, что ей нужно. А ей нужен ты...
– Не плачь, Ханна. Не плачь.
С улицы донёсся бой часов, возвещающий полдень. И тут же раздался негромкий стук медного дверного молоточка. Якоб вытащил из-под лавки топор, подошёл к двери, распахнул её рывком.
На пороге стояла Мари в тёмно-синем платьице - в том самом, в котором Ганс видел её изображение на мозаике. Пшеничными локонами поигрывал лёгкий ветерок. Девочка улыбалась уголками рта.
– Здравствуй, Якоб, - прозвенело нежным колокольчиком.
– Я пришла к твоему сыну. Договор.
Зеркальщик загородил собой дверной проём, склонился к лицу гостьи.
– Видишь этот топор, Мари? Если ты переступишь порог, я одним махом снесу тебе голову.
Мари улыбалась.
– Зеркальщик Якоб, дай мне войти. Страх настолько пожрал твой разум и подчинил себе волю, что ты не сможешь даже коснуться меня. Я пришла не к тебе. И не с тобой буду говорить.
Ганс с ужасом смотрел, как разжимаются пальцы отца, падает на крыльцо топор, а сам Якоб с белым, как мел, лицом пропускает Мари в дом и, пошатываясь, входит следом. Мелькнуло перед глазами воспоминание детства: разлетающееся сочными брызгами спелое яблоко, солнце, играющее на стрелках часов кирхи. И тут же - безумная пляска Петера, пляска марионетки в маленьких руках смеющейся Мари.
– Доброго дня тебе, Ханна. Здравствуй, Ганс. Я пришла сдержать обещание. Сдержишь ли ты своё?
– её звенящий голос заполнил комнату.
Ханна вцепилась в плечо Ганса так, что стало больно. Парень одной рукой прижал её к себе, другой вежливо указал гостье на табурет у окна.
– Присаживайся, Мари. Я тебя ждал. Слово сдержу.
– Ты уже знаешь, что я возьму за желание?
– она снова улыбалась.
Ганс пожал плечами. Откуда ж ему знать...
– Во сколько ты оцениваешь счастье для Ханны, скажи?
– Дорого, - безжизненным голосом произнёс парень.
– Бери. Какова бы не была цена - оно того стоит, Мари.
Гостья взобралась на табурет, уселась, покачивая ножками в алых башмачках. Провела пальчиком по стеклу. Откуда-то прилетела божья коровка, опустилась
– Что тебе надо, Мари?
– глухо спросил Якоб.
– То, что кому-то нужно, - ответила девочка.
– Хватит загадок!
– закричала вдруг Ханна.
– Я знаю, чего ты хочешь, зачем пришла! Я тебе его не отдам! Мари, я перебиваю желание!
– Ханна, нет!
– ахнул Ганс.
Мари подняла руку, призывая к тишине.
– Стоп. Ханна, желание было загадано. И сделка заключена. Ганс согласился с моими условиями. Ты не можешь перебить его желание, потому что сама не знаешь, чего хочешь. И тем более не знаешь, чего хочу я.
Она больше не улыбалась. Подошла к бледным от страха Гансу и Ханне, посмотрела на них серьёзно и печально. Долго молчала, потом проговорила:
– Ганс, ты просил для неё счастья. А это - ты сам. Она поняла это сегодня, хотя знала всегда. Пусть так и будет.
Что-то упало в глубине комнаты и покатилось, гремя, по полу. Мари нагнулась и подняла старую игрушку Ганса, сделанную когда-то Якобом - калейдоскоп. Перекатывались внутри цветные стёклышки, раз за разом создавая новые, неповторимые узоры. Мари молча прижала калейдоскоп к груди и выбежала из дома.
И стало тихо-тихо. Казалось, замерла даже живущая своей жизнью улица. Лишь горячий солнечный свет лился в дом через распахнутую дверь. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Ханна тихонечко спросила:
– Всё кончилось, да?
Якоб кивнул и подсел к окну набивать очередную трубку. Девушка поднялась на цыпочки и прижалась губами к щеке Ганса. Он зарылся носом в пахнущие летним теплом волосы Ханны и закрыл глаза.
Спасибо, Мари...
Прошло несколько дней, жизнь шла своим ходом. Одна лишь мысль не давала Гансу покоя, и сны его были грустны как осеннее небо. Хотелось увидеть Мари. Ещё раз. Обязательно.
И вот, доставив адресату последнее поручение герра Леманна, Ганс пошёл в ту часть города, где ютилась в сырых ветхих домишках беднота. Он очень удивился, когда без труда нашёл тот самый переулок, заканчивающийся покосившейся дверью в грязном тупике. Тихо скрипнули несмазанные петли.
Всё так же спала в своём кресле маленькая девочка. Лился на узорчатый пол яркий свет из окон за колоннами. И все фрагменты мозаики были теперь на своих местах.
– Здравствуй, Мари, - негромко сказал Ганс. И понял, что не знает, что говорить.
Подошёл ближе, бережно коснулся ладонью мозаики. Почувствовал странное тепло - будто тонкое стекло, словно одежда, скрывало живое существо. И это существо по ту сторону прижалось к ладони Ганса доверчиво и нежно.