Маримба!
Шрифт:
– Ну не знаю. Сюда же он позвонить не может. В автомат…
– Нет, дочка, не звонил, к сожалению. Наверно, ему неловко. Сама ему позвони.
– Да я звонила. У него там такой дым коромыслом!.. Хохот, музыка, гулянье…
– Празднует, наверно, рождение дочери, – неуверенно предположила мама.
– Ну да, вроде того.
– Дочка, тебе хватает еды?
Я хотела сказать, что не то что не хватает, а я просто голодаю. Съедаю то, что дают, и через полчаса хочу есть. Но я не стала этого говорить. Ехать в роддом страшно неудобно. На метро с пересадкой и от метро на автобусе. Мама себя неважно чувствует. Как она поедет? Да
– Вы сколько лет встречаетесь? – спросил меня Лёва незадолго до родов.
– Пять. Или семь. Как считать.
– Ну… – брат махнул рукой. – Значит, уже не женится! Раз не женился в первый год или во второй. Теперь уж точно… Даже не надейся!
Я брату не поверила – не с чего было ему верить, он моложе, глупее, и сам запутался в нескольких серьезных отношениях, браках и полубраках. Но обиделась. Что уж так свысока-то? Может, я вовсе и не хочу замуж за Данилевского…
Поэтому звонить брату и просить привезти что-то поесть я не стала. Позвонила все-таки Данилевскому. И просто сказала:
– Дурака не валяй, больше на тему, чья это дочь, со мной не заговаривай. Привези что-то поесть.
– Что именно? – спросил Егор таким гадским голосом, что я должна была обидеться и повесить трубку.
– Тебя тошнит?
– В смысле?
– Почему ты так плохо разговариваешь?
– Что – именно – привезти? – отчеканил Данилевский. – Так лучше?
– Так еще хуже. Привези фруктов, сыра, хлеба, масла. Сливок – в чай наливать.
– Икры черной не привезти?
– Если купишь, съем, конечно.
Данилевский попросил кого-то с работы, мне привезли четыре киви и плавленый сырок. Икры, масла и хлеба Егор мне не прислал. Я не знала, смеяться или плакать, когда мне передали маленький пакетик с едой. Не стала делать ни того, ни другого, просто быстро съела, удивляясь самой себе. Мне нужна была еда. Весь мой организм перестраивался на кормление ребенка. И мне было почти все равно, что об этом думает Данилевский. Я этого тогда, к сожалению, не понимала. Еще и осуждала саму себя за отсутствие гордости. Ведь не выбросила эти киви и сырок, не отдала никому. Съела, да с аппетитом! Больше Егору звонить я не стала. Решила, что и встречать меня из роддома ему не стоит. Лучше заказать такси. Но забрать меня вызвался брат. Может быть, его попросила мама. Я подумала, что с братом в машине спокойнее, чем с неизвестным водителем, и согласилась заранее. Хотела уехать из роддома через три дня.
– Даже не вздумай! – ответила мне старшая медсестра. – Никогда никого так рано не отпускаем. Через пять дней – самое раннее. А что ты так торопишься?
– Да у меня с соседкой плохие отношения. К ней же теперь не пускают никого…
– Наплюй. Какие там отношения? Ходи по коридорчику, прогуливайся. Да спи до кормления. Не надо ни с кем общаться.
– Хорошо, – кивнула я и пошла прохаживаться по коридорчику. В закутке, где висел телефон-автомат, я увидела знакомый бордовый халат. Не успела повернуть обратно, как Селедкина, так еще и не родившая, окликнула меня:
– Эй, глиста! Ну-ка, подь сюда!
Я замешкалась. Развернуться и уйти?
– Че, испугалась? Я те щас покажу, как подруг моих обижать! – Селедкина подбежала с неожиданной
– Осторожнее! – воскликнула я, имея в виду прежде всего ее живот.
– А то че? – бодро спросила меня Селедкина. – Позовешь своего мужа?
– С животом осторожнее!
– У меня все нормально! Это у тебя проблемы! Тебе ребенка сегодня приносили?
– Приносили, а что?
– Больше не принесут! – хмыкнула Селедкина и выматерилась.
– Что? В смысле? Что вы сказали?
В то время я еще всех малознакомых людей называла на «вы». Называть на «вы» хамку Селедкину, которая была младше меня ровно вполовину, было крайней степенью глупости и интеллигентской сопливости. Но – увы. Язык не поворачивался ей в ответ «тыкать».
– Задохнулся твой ребенок!
– Что?! – Я секунду смотрела в бесцветные глаза Селедкиной. В голове у меня тяжело застучало, сердце подпрыгнуло к горлу. И я быстро пошла в сторону детской палаты. Я теперь знала, где лежит Катька. Совсем недалеко от моей палаты, оказывается.
– Если не задохнулся, то задохнется! Это я тебе обещаю! – проорала мне Селедкина вслед.
– Это кто у нас тут так надрывается? – выглянула из ординаторской медсестра. – А, знакомые всё лица. Господи, когда же ты родишь-то наконец?
Селедкина, ковыляя за мной, как могла, рифмовала матерком на все лады слова медсестры и продолжала бубнить, достаточно громко, угрозы. Я же вбежала в детскую, бросилась к Катькиной кроватке. Та не спала, лежала, хлопала глазами. Увидев меня, разулыбалась. Да, Катька первый раз улыбнулась, когда ей было три с половиной дня. Все остальное она делала вовремя, так, как написано в Энциклопедии матери и ребенка. Села в полгода, встала в девять месяцев, пошла в год. Читать, кстати, она стала поздно. Писать буквы и слова с трех лет, а читать – только с шести. И зубы у нее росли долго, дольше всех в классе. И она совершенно нормальная. Умная, светлая, но обычная отличница, практически не вундеркинд, если не считать врожденного быстрочтения, изумительной памяти, искрометного остроумия и слегка пугающей быстроты и активности всей мозговой деятельности. Но лишь слегка.
А тогда, в три с половиной дня, Катька улыбнулась красивым беззубым ротиком и посмотрела мне в глаза. Я растаяла. И даже забыла на время селедкинские угрозы. Стояла и смотрела на нее, думая – вот можно ли мне ее взять из кроватки или все-таки не надо.
– Это кто у нас тут расхаживает? – строго спросила медсестра, заходя в детскую палату. – Ты зачем сюда пришла?
– Мне сказали, моя дочка не дышит…
– Что? Ой, иди полежи, а! Тебя когда выписывают?
– Не знаю, через пару дней, наверно.
– Ну вот и полежи еще пару дней. Что только у вас в голове… «Не дышит…»! Кто сказал?
– Селедкина… А она может сюда войти?
– Селедкина? Да нет, вообще-то…
– Так я же взяла и вошла.
– А не положено! – повысила голос медсестра. – Вот я и говорю – иди полежи, не надо сюда ходить!
– А можно я водички дочке дам?
– Нельзя, выходи отсюда, я сказала!
– Хорошо, – кивнула я.
В эту ночь я никак не могла заснуть. Все прислушивалась, мне казалось, кто-то крадется в коридоре. Вставала, выходила из палаты, подходила к детской. Решила – не посидеть ли мне в коридоре на столе? Посидела-посидела, стала засыпать сидя, вернулась в палату, легла. Но сон тут же прошел. Я приподнялась на кровати.