Марина Дурново: Мой муж Даниил Хармс
Шрифт:
А потом меня вызвали и сказали:
— За вами пришли. Ваш молодой человек…
Мы заранее договорились, что он так будет говорить.
Пришли эти мальчики. Они были очень горды, что им удалось вызволить меня из того лагеря, в Германии, и чувствовали себя почти героями.
Тот из мальчиков, который был некрасивый, рабочего вида, безумно в меня влюбился и смотрел на меня прямо-таки молитвенно. Он готов был для меня на всё. «Хотите это? и это хотите? — я принесу, не волнуйтесь…» Он был что называется золотая душа.
Одним словом, хотя у меня на руках ещё не было новых документов, меня выпустили.
Мальчики, конечно, пригласили меня к себе, и я ночь или две проночевала у них, пока не нашли в Париже моих родственников.
Тот, который был некрасивый, хотел представить меня своим родителям. А я так ошалела от счастья, что наконец свободна, что когда пришли к нему домой, произвела на мать чрезвычайно странное впечатление. И я заметила, что она смотрит на меня с ужасом.
Этот мальчик спросил меня:
— Марина, не хотите ли немножко вина?
Я говорю:
— С удовольствием.
Его мать тяжело вздохнула и, наверное, подумала, что я опупела.
А этот молодой человек смотрел на меня прямо-таки с обожанием. Он был молод, но у него, кажется, уже был ребенок.
Я выпила два бокала вина. И он, перехватив взгляд матери, сказал:
— Марина — это что-то необыкновенное. Ты, мама, не можешь себе представить, через что она прошла!
Он восторгался мной, а она только хотела, чтобы я поскорей убралась из их дома.
Мне предстояло встретиться с моей матерью. Она жила со своим мужем на юге, в Ницце, куда можно было доплыть на пароходе из Парижа.
Ее мужем, как я потом узнала, был Миша Вышеславцев. До нашей встречи я ничего о нем не слышала. И, разумеется, не подозревала, что предстоящая встреча как-то повернет мою судьбу.
Но я точно знала, что будет, и была совершенно спокойна. Пароход подходил, подходил к берегу, и я не испытывала никакого волнения. Я только чувствовала, что что-то случится, — и равнодушно ожидала эту встречу.
Помню, ко мне нагнулся сопровождавший меня и сказал:
— Ваша мать внизу… вон там.
А на берегу творилось немыслимое. Шум, суета. Собрались эмигранты. Бегали журналисты, фоторепортеры. И я видела, как они готовятся к нашей встрече.
А я была как-то цинично равнодушна. Цинична — вот точное слово для моих ощущений, когда я спускалась по трапу.
Я подошла к матери с ее мужем, он меня подвел. Она была очень маленького роста, еще меньше меня.
И вдруг она — раз! — и потеряла сознание. А меня это ничуть не тронуло. Я сказала ее мужу:
— Ольга, — ее звали Ольга, — видно, переволновалась. Но сейчас всё пройдет…
И официанту:
— Подайте этой даме воды, — не помню уже, что ' я попросила. А ее уже держали под руки, потому что она бы упала. И, конечно, журналисты
Я смотрела на нее с любопытством, и у меня не было никаких чувств. Смотрела как бы со стороны, — как будто это не со мной происходило.
И мы пошли к ним домой. Мне была отведена комната, очень красивая. В ней на столе стоял букет с какими-то дивными розовыми цветами.
Я взглянула на этот букет и сама себе сказала: «В общем, на чёрта мне нужна вся эта история!.. Не трогает она меня нисколько».
А в это время, пока я осматривала комнату, моя мать сцепилась с мужем, и я слышала ее крики, брань.
Но я всё это пережидала абсолютно спокойно, умывая руки. Это я хорошо помню.
Я не собираюсь расписывать свой роман с Мишей Вышеславцевым. Тут занавес закрывается.
Скажу только, что у нас с ним была огромная разница — в двадцать пять лет И я думаю, она в дальнейшем сыграла роковую роль…
Вскоре после рождения нашего маленького сына Мити — он родился в Ницце — я уехала в Париж и поселилась у своей тетки, сестры матери, Лизы.
К моей матери, которая меня родила, у меня не было никаких чувств, потому что я ее не знала. Для меня это был совершенно посторонний человек. Она была моей матерью только по названию, я никогда не звала ее «мама». Только она меня родила — она тут же меня бросила.
Когда я была маленькая, она иногда приезжала из Москвы к бабушке. Жила она в Москве и была замужем за сыном какого-то очень известного генерала.
Приезжая, она останавливалась у нас. Ее муж, поляк, меня нежно ненавидел. Я помню, он сидел в большом, красивом кабинете дедушки, нога на ногу, курил. А мне было очень интересно посмотреть, кто он, какой, что делает, и я с детским любопытством проникала в кабинет.
Он был кокаинист, вместе с матерью уехал за границу, в Швейцарию, но по дороге женился, и я слышала, что однажды он в ночь уехал — и исчез.
Когда началась вся эта драма с ее мужем, Вышеславцевым, она хотела пойти к советским, чтобы они меня взяли и выслали, отдать им, и так от меня избавиться. Но там был священник, несколько, правда, странный, который ее удержал, не пустил.
На меня это не произвело никакого впечатления, у меня не было к ней каких-либо чувств, тем более страха.
Миша Вышеславцев должен был приехать в Париж, и мы вместе с моей теткой Лизой пошли встречать его. Но не встретили и вернулись домой.
Я была очень расстроена, потому что страшно хотела, чтобы он приехал, ждала его. Мне хотелось вместе с ним забыть о всех неприятностях, отгородиться от тетки, которая меня донимала своими попреками.