Марина из керосинки
Шрифт:
(Это немного психическое, наверное. Мне стыдно, что я сдаюсь).
И свой ответ Ивану Константиновичу я начинаю так:
– Какой светлый тут у вас коридор!
И широко развожу рукой. (Это тоже нервное, так начинать разговор).
Мне кажется, такие выступления нужно полностью отдать моей смешанной крови, которая никогда не позволит сказать ни один тост нормально.
Иван Константинович
Я отдаю ему листы и говорю:
– Сама проект сделать не смогу. Расчёты и таблицы – это для меня всё равно, что снова пять лет отучиться и написать диплом. Я давно окончила университет. И я вообще-то хотела сюда лаборантом. В общем, не смогу.
Мне кажется, я сама как-то бессознательно выбрала для себя этот путь, какой-то безысходности. Постоянной неумолкающей безысходности. Так было сложно ему всё объяснять, высокому молчащему учёному человеку.
Говорю дальше:
– Я хочу заниматься тем, в чём сильна. Лабораторки – по методичкам – смогу. Документацию – точно не смогу.
Ох и внимательно слушает меня Иван Константинович. Прямо не сводит глаз.
Мы в этом коридоре скоро, я чувствую, разойдёмся. Меня, я чувствую, ищет Марина. Ходит там одна по этажу. Мне и самой уже хочется её увидеть.
Заканчивать собеседование, что странно, он не собирается.
Вдруг серьёзно и немного вскинув голову говорит:
– В экологах всегда есть необходимость. Подумать, может быть?
И вот теперь я уже совсем не понимаю, чего от меня хотят.
А я хочу, оказывается, знать, что я могу сделать для людей, в чём я могу быть вообще полезной.
Вот Марине я полезна тем, что я её слушаю. На этаже все отмахиваются от её историй. А мне она нравится. Нравится смотреть её грандиозную библиотеку, на платный труд французам, на разные подарки от студентов и на автомобили, всё это стоя рядом у окна или у стола, или у шкафа. 315-я вообще самая красивая комната в институте. Кабинет Марины Виссарионовны.
Я только чуть позже поняла, что именно мне в ней нравится. Мне нравится её сознание. Мы с ней совпали ритмом.
Я догадываюсь, что у неё деменция. Сама она тоже понимает, что с ней что-то происходит. То, что ухудшается её память, это первое. И люди в институте это понимают.
Как-то так вышло, что из коридора Иван Константинович повёл меня в свой кабинет. Там теперь сидел только один человек.
Очень чистый прибранный кабинет. Есть такой же стол, как у всех: с кувшином и чайником. На белой стене висит карта (масштаб 1:4000000, в одном сантиметре 40 тысяч километров) «Россия и сопредельные государства».
Мне предложили посидеть в кресле.
И договорились быть на связи с
Ушла от него с пустыми руками. Запомнила, конечно, против своей воли, что могу прийти с флешкой, скопировать разное и снова попытаться понять, подготовить, изучить, сделать, написать и так далее.
Мы находимся в какой-то хитрой системе движений. Я говорю, что не хочу быть экологом, не справлюсь, я хочу быть лаборантом. Мне отвечают «Может попробовать?» и отпускают с улыбкой.
«Хорошая школа», кстати, была в Лимане, где мы жили с мамой, где я проучилась шестой класс. И, странно, что фамилия того мальчика с улыбкой была тоже – Лапшин.
Хитрая система.
Дочитала документы «инженера-эколога» я часа через два и осторожно положила голову на стол. У меня есть диплом, да. Но я же знаю, что не смогу.
А что я могу или не могу, это только я знаю.
Я, например, могу выпить за раз семьсот граммов яблочного сока. Это я могу.
Ещё я могу за неделю написать двадцать страниц текста. Из них, может быть, хороших останется только две.
Я могу убираться.
Ступаю на мокрый пол, я его мыла недавно. Он высохнет, когда по нему пройдут балетки, мокасины, рибоки. И это всё, что я на данный момент хочу знать.
Захожу в свою комнату.
Себе: перечитать свои заметки.
О СНиПах не думать совсем.
Вчера ко мне дважды заходила Марина Виссарионовна Пименова. Она всё говорила и говорила. Я ей напоминаю, кажется, одну из её студенток, иначе зачем она рассказывает мне, над чем работает.
Кажется, она понимает, что повторяется. И так как моя реакция не похожа на обычную, ей открывается, что я не студентка, не аспирантка, я – что-то другое.
Следовательно, со мной всегда необходима демонстрация.
Марина вообще добрая.
Один раз при мне она ругалась на себя.
– Дура набитая, по-другому не скажешь, – говорит, сидя в кресле.
В кресле очень хорошо она смотрится, маленькая, начальственная. Яркая.
– Взяла посмотреть бумаги, а там всё копии с одного листа.
Значит, она смотрела, смотрела. Потом позвала меня, чтобы рассказать и показать.
По всем столам рассыпана бумага.
Я послушала её, потом как-то бочком, бочком всё-таки вышла из кабинета и пошла (пока, до ремонта в «свой» кабинет) – добивать СНиПы.
Невероятная удача, что у меня есть отдельная комната.
Хочешь – кисель пей, хочешь – книгу печатай.
Свободное время
Я перечитываю свой дневник, те листы, которые я по-доброму называю «Моя верная толщина», и удивляюсь.