Марина
Шрифт:
— Как-то тут безжизненно, — начал иронизировать я.
— Терпение — мать знания, — сказала Марина.
— … и безумия, — ответил я. — Нет здесь ничего.
Марина бросила на меня взгляд, значение которого я не понял.
— Ты ошибаешься. Здесь воспоминания сотен людей, их жизни, их чувства, их иллюзии, привязанности, мечты, которым не суждено было сбыться, интриги, ложь, безответная любовь, отравлявшая их жизни… Все это здесь, навеки погребенное.
Я наблюдал за ней с интересом и некоторым смущением, хотя и не очень понимал, о чем она. Что бы это ни было, для нее это имело особое значение.
— Ты
И опять я не вполне понял ее слова.
— По правде говоря, я об этом особо не думаю, — сказал я. — В смысле, о смерти. По крайней мере, всерьез.
Марина покачала головой как врач, обнаруживший симптомы неизлечимой болезни.
— Так значит, ты один из тех непросвещенных плебеев… — подытожила она, разжигая во мне интерес.
— Непросвещенных? Вот теперь я сбит с толку. Окончательно.
Марина опустила взгляд, и ее лицо приобрело серьезное выражение, делая ее старше. Она вводила меня в состояние, близкое к гипнозу.
— Судя по всему, ты не слышал легенду, — начала Марина.
— Какую легенду?
— Так я и думала, — изрекла она. — Так вот, рассказывают, что у смерти есть посланники, которые бродят по улицам в поисках невежд с пустыми головами, которые ни о чем не думают.
Дойдя до этого места, она впилась в меня взглядом.
— Когда один из этих несчастных сталкивается с посланником смерти, — продолжала Марина, — посланник заводит его в ловушку, о которой тот даже не подозревает. Это дверь в ад. Эти посланники закрывают лицо, чтобы не было видно, что у них нет глаз, — только две черные дыры с червями. Когда жертве уже не спастись, посланник открывает свое лицо, и невежда понимает весь ужас своей участи…
Ее слова эхом отдавались от могильных плит, и мой желудок болезненно сжался.
Только тогда Марина перестала скрывать свою злорадную улыбку. Улыбку кошки.
— Ты меня водишь за нос, — наконец сказал я.
— Само собой.
Пять или десять минут, может, больше, прошло в молчании. Целая вечность. Ветерок обвевал кипарисы. Между памятниками кружились два белых голубя. На мою штанину заполз муравей. Ничего не происходило. Я почувствовал, что нога немеет, да и мозг идет той же дорогой. Я хотел было заговорить, как вдруг Марина подняла руку, показывая мне, чтобы я пригнулся. Она указала на крытую галерею у входа на кладбище.
Кто-то пришел. Кажется, это была фигура женщины в черной бархатной накидке. Лицо закрывала вуаль. На руках, скрещенных на груди, были перчатки того же цвета. Накидка ниспадала до земли и закрывала ноги. Отсюда казалось, что фигура без лица перемещается, не касаясь земли. Меня прошиб озноб.
— Кто?… — прошептал я.
— Шшшш, — перебила Марина.
Невидимые за колоннами галереи, мы шпионила за дамой в черном. Она перемещалась между могилами, словно привидение. В руках у нее была красная роза. Издалека цветок напоминал свежую ножевую рану. Женщина подошла к могиле, находившейся точно под нашим наблюдательным пунктом, и встала к нам спиной. Я заметил, что это был единственный памятник без имени. На мраморе был выгравирован только символ в виде насекомого — черной бабочки с расправленными крыльями.
Дама в черном почти
Марина нервно взглянула на меня и наклонилась что-то прошептать. Я почувствовал, как ее губы коснулись моего уха, и мой затылок обдало жаром.
— Я ее случайно увидела три месяца назад, когда пришла вместе с Германом положить цветы его тете Реме… Она сюда приходит в последнее воскресенье каждого месяца в десять утра и кладет красную розу на эту могилу, — объяснила Марина. — Всегда одета в плащ, перчатки и вуаль. Всегда одна и с закрытым лицом. Она никогда ни с кем не разговаривает.
— Кто тут похоронен?
Странный символ на мраморе разжигал мое любопытство.
— Не знаю. В списке кладбища нет никакого имени…
— А кто эта женщина?
Марина собиралась ответить, как вдруг увидела, что силуэт дамы исчезает за колоннами галереи. Она схватила меня за руку и быстро поднялась.
— Скорее! Мы ее упустим.
— Мы что — будем ее преследовать? — спросил я.
— Ты же хотел приключений, нет? — ответила она со смесью жалости и раздражения, как будто я был дурачком.
Когда мы прошли по улице доктора Ро, женщина в черном направилась в сторону проспекта Бонанова. Снова пошел дождь, хотя сквозь тучи пробивалось солнце. Мы следовали за дамой в черном сквозь пелену золотистых капель. Мы пересекли проспект Бонанова и поднялись до склонов гор, на которых располагались виллы и особняки, знававшие лучшие времена. Женщина углубилась в сеть необитаемых улочек. Нас скрывала завеса из сухих листьев, поблескивавших, словно чешуйки огромной змеи. Дама какое-то время стояла на перекрестке, напоминая живую статую.
— Она нас заметила, — прошептал я, прячась с Мариной за толстым стволом дерева, испещренным вырезанными надписями.
На мгновение я испугался, что она развернется и увидит нас. Но нет. Постояв еще немного, она свернула налево и скрылась. Мы с Мариной переглянулись и продолжили свою погоню. След привел нас в переулок, упиравшийся в участок трамвайных путей Саррьи, которые поднимались до Вайвидреры и Сан-Кугата. Мы остановились. Дамы в черном нигде не было, хотя мы видели, что она свернула именно сюда. Вдалеке над деревьями и крышами домов возвышалось здание интерната.
— Она зашла в свой дом, сказал я. — Должно быть, живет здесь.
— Нет. В этих домах никто не живет.
Марина указала темные фасады за стенами и решетками. Все, что здесь осталось, — это пара старых заброшенных складов и сгоревший несколько десятков лет назад особняк. Дама исчезла у нас из-под носа.
Мы пошли по переулку. В луже под нашими ногами отражалось небо. Капли дождя искажали наши отражения. В конце переулка покачивалась от ветра деревянная дверь.
Марина молча посмотрела на меня. Мы тихонько подошли к двери, и я заглянул внутрь. Дверь в стене из красного кирпича открывалась во двор. То, что когда-то было садом, полностью заросло сорняком. За зарослями проглядывало странное здание, увитое плющом. Только спустя несколько секунд я понял, что это стеклянная оранжерея со стальным каркасом. Растения шумели как пчелиный рой.