Марион Фай
Шрифт:
Джорджа Родена принимали в доме его невесты, хотя была наконец признано, что он останется Джорджем Роденом и больше ничем. Лорд Персифлаж, на которого главным образом рассчитывала леди Кинсбёри, наконец рассердился и объявил, что невозможно помочь человеку, который сам себе добра не желает. «Бесполезно пытаться поднять человека, который хочет лежать в грязи». Так выражался он об Родене в порыве досады; а маркиза ломала руки и бранила падчерицу. Она каждый день твердила мужу, что Роден не герцог, потому что не хочет принять своего титула, и что поэтому ему следует опять отказать. Но маркиз стоял за дочь. Так как молодой человек положительно герцог, по всем законам геральдики,
— Он старший и законный сын последнего герцога ди-Кринола, — говорил маркиз, — а потому приличный искатель руки дочери английского пэра.
— Но у него нет ни гроша, — со слезами говорила лэди Кинсбёри.
Маркиз сознавал, что в его власти найти лекарство от этой беды, но ему не хотелось говорить этого жене, — это затронуло бы самые нежные струны ее сердца, в виду интереса «голубков». Роден, в течение лета, очень часто посещал Парк-Лэн, и уже обещал осенью посетить замок Готбой, несмотря на резкое выражение лорда Персифлаж.
Лэди Кинсбёри, конечно, была очень несчастна все это время.
Не один Роден был тому причиной. Ее сильно беспокоил мистер Гринвуд. Недели через две после выше описанного свидания с маркизом, бывший капеллан написал письмо к маркизе.
«Я только желаю напомнить вам, милэди, — писал он, — а тех особенно доверительных беседах, которые происходили между нами в Траффорде прошедшей зимою; но, как мне кажется, и как вы сами признаете, они были такого рода, что я не могу не сознавать, что меня не следовало бы бросать как старую перчатку.
Если б вы сказали милорду, что для меня надо что-нибудь сделать, это и было бы сделано».
Милэди получив это письмо, сильно испугалась. Она помнила выражения, какие позволяла себе употреблять, и робко заговорила с мужем, прося его увеличить пенсию мистера Гринвуда. Маркиз рассердился.
— Обещали вы ему что-нибудь? — спросил он.
— Нет, ничего не обещала.
— Я даю ему больше, чем он заслуживает, и ничего не прибавлю, — сказал маркиз. Его тон был такой, что помешал ей прибавить хотя бы одно слово.
Так как письмо мистера Гринвуда десять дней оставалось без ответа, было получено второе. «Не могу не находить, что вы должны признать за мной право ожидать ответа, — писал он, — принимая во внимание многие годы, в течение которых я пользовался вашей дружбой, милэди, и полное доверие, с каким мы привыкли обсуждать вопросы, представлявшие для нас обоих величайший интерес».
Под «вопросами», без всякого сомнения, следовало понимать возможность, для ее сына, наследовать титул, за смертью старшего брата.
Теперь она вполне поняла все свое безумие, а частью и свою вину. На это второе воззвание она написала коротенький ответ, из-за которого не спала всю ночь.
«Дорогой мистер Гринвуд, я говорила с маркизом, он ничего делать не хочет.
Искренне вам преданная
Записку эту она отправила, не сказав мужу ни слова.
Спустя несколько дней, было получено третье письмо следующего содержания:
«Дорогая лэди Кинсбёри!
Не могу позволить себе думать, чтоб этим все должно было кончиться, после стольких лет близости и сердечного обмена мыслей. Представьте себе положение человека моих лет, вынужденного, после жизни, исполненной довольства и удобств, существовать на жалкую пенсию в 200 фунтов в год. Это просто означает — смерть! Неужели я не вправе ожидать чего-нибудь
Кто лучше меня знал, насколько самое существование лорда Гэмпстеда и лэди Франсес Траффорд служило камнем преткновения для вашего честолюбия, милэди? Я, без сомнения, сочувствовал вам, отчасти в виду их странностей, отчасти из искренней преданности к вам. Не может же быть, чтоб вы теперь видели во мне врага, потому что я должен был ограничиться одним сочувствием!
Копать я не могу. Просить стыжусь. Едва ли вы можете желать, чтоб я погиб от нищеты. Пока я еще не был доведен до необходимости рассказать свою печальную повесть кому-нибудь, кроме вас. Не вынуждайте меня к этому ради милых деток, счастье которых я всегда принимал так близко к сердцу.
Остаюсь, милэди, вашим преданнейшим
и верным другом
Послание это так напугало маркизу, что она начала обдумывать, как бы ей собрать достаточную сумму денег, чтоб удовлетворить этого человека. Ей удалось послать ему банковый билет в 50 фунтов. Но он был слишком осторожен, чтобы принять его.
Он возвратил его, сказав, что не может, несмотря на крайнюю бедность, принять случайную помощь, которую ему оказывают из милости. Он требовал — и считал себя вправе требовать — увеличения назначенной ему пенсии.
— Придется, — прибавлял он, — опять побеспокоить маркиза и определеннее объяснить свое требование.
Тут лэди Кинсбёри показала все письма мужу.
— Что он хочет сказать своими «камнями преткновения»? — спросил маркиз в гневе. Произошла довольно печальная сцена. Маркизе пришлось сознаться, что она очень откровенно говорила с капелланом о детях мужа.
— Откровенно, что значит: откровенно? Вам хочется их столкнуть с дороги?
На этот раз лэди Кинсбёри нашлась. Она объяснила, что не желала сталкивать их с дороги, но что ее привели в ужас их совершенно невозможные, по ее мнению, понятия о собственном положении в свете. Браки, которые они собирались заключить, заставили ее говорить с капелланом так, как она говорила. Живя одна в Траффорде, она, конечно, открывала свою душу священнику. Она смело опиралась на несомненный факт, что мистер Гринвуд — священник. Гэмпстед и Фанни были камнями преткновения для ее честолюбия просто потому, что она желала для них приличных партий. Вероятно, говоря все это, она думала, что говорит правду. Во всяком случае это было принято, как она того желала.
Но маркиз послал за мистером Коммингом, своим адвокатом, и вручил ему все письма, с такими объяснениями, какие нашел нужным дать. Мистер Комминг, в первую минуту, посоветовал совершенно прекратить пенсию; но маркиз на это не согласился.
— Мне не хотелось бы, чтоб он умер с голода, — сказал маркиз. — Но если он будет продолжать писать милэди, что-нибудь надо же предпринять.
— Письма с угрозами, с целью выманивать деньги, — самоуверенно сказал адвокат, — завтра же могу вызвать его в суд, милорд, если б вы сочли это нужным.
Было, однако, признано более удобным, чтоб мистер Комминг сначала послал за мистером Гринвудом и объяснил этому джентльмену свойства закона. Он написал очень вежливую записку мистеру Гринвуду, прося его побывать у него. Мистер Гринвуд явился на этот зов.
Мистер Комминг, когда священника ввели к нему в комнату, сидел у стола, на котором лежали письма — различные письма мистера Гринвуда к лэди Кинсбёри — они были развернуты, так, чтобы посетитель мог видеть их, но адвокат не имел намерения пустить их в ход, иначе как в случае крайней необходимости.