Марион Фай
Шрифт:
— И так вы едете в замок Готбой? — сказал ему Крокер. Крокер в это время, испытывал истинную пытку. Ему наконец, растолковали, что он поступает совершенно неправильно, величая герцога «светлостью». Если вообще признавать Родена герцогом, он мог быть только итальянским герцогом, — а потому не «светлостью». Это объяснил ему Боббин и смутил его. Титул «герцог» он мог употреблять по-прежнему; но он боялся гнева Родена, в случае, если бы стал употреблять его слишком часто.
— Вы почему знаете? — спросил Роден.
— Я, как вам известно, сам там бывал, да и часто получаю известия из замка Готбой.
— Да, я еду в замок Готбой.
— Гэмпстед, вероятно, там будет. Я там познакомился с Гэмпстедом. Человек в условиях лорда
Он подался назад, точно боясь, что Роден его ударит, но… но договорил-таки свою фразу до конца.
— Конечно, если вам угодно досаждать мне, я тут ничего поделать не могу, — сказал Роден, выходя из комнаты.
По приезде его в замок все сначала пошло очень гладко. Все называли его: «мистер Роден». Лэди Персифлаж приняла его очень любезно. Лэди Франсес была налицо, она обращалась с ним, как обращалась бы со всяким другим претендентом, без малейших намеков на его общественное положение, а именно этого-то он и желал. Лорд Льюддьютль приехал провести в замке два дня праздника и был с ним очень вежлив. Лэди Амальдина была очень рада с ним познакомиться и через три минуты уже просила его обещать, что он не женится до августа, в виду ее интересов.
— Если бы я теперь должна была отказаться от надежды видеть Фанни в числе моих дружек, — сказала она, — мне, право, кажется, что я совсем бы от всего отказалась.
Перед обедом ему позволили остаться наедине с Фанни, и тут он, в первый раз в жизни, почувствовал, что его помолвка — признанный факт.
Все это было ему тем приятнее, что его при этом называли его настоящем именем. Ему было почти стыдно того смущения, какое причинил ему его воображаемый титул. Он сознавал, что думал об этом вопросе больше, чем он того заслуживал. Приставанья Крокера были ему ненавистны. Невероятно было, чтобы он встретил второго Крокера, но все же он опасался, сам почти не зная чего. Лэди Персифлаж и леди Амальдина обе называли Родена его настоящим именем, а лорд Льюддьютль никак его не называл. Если бы ему только дали уехать так, как он приехал, без единого намека, со стороны кого бы то ни было на семейство ди-Кринола, тогда он решит, что обитатели замка Готбой чрезвычайно благовоспитанны. Но он боялся на это надеяться. Лорда Персифлаж он увидел перед самым обедом и тут, больше чем когда-либо заметил, что его представили под именем мистера Родена.
— Очень рад вас видеть, мистер Роден. Надеюсь, что вы охотник до живописных видов. Считается, что у нас с вершины башни лучший вид в целой Англии. Уверен, что дочь моя покажет вам его. Не стану утверждать, чтобы я сам когда-нибудь его видел. Прекрасные виды имеют свою прелесть, когда путешествуешь, но дома никто за ними никогда не гонится.
Этим лорд Персифлаж заплатил дань вежливости незнакомцу, и разговор сделался общим.
Весь следующий день был посвящен чарам любви и природы. Погода была восхитительна, и Родену дозволено было бродить, где вздумается, с лэди Франсес. Все в доме считали его признанным женихом. Так как он, в сущности, никогда не был признан никем из членов ее семьи, кроме самой девушки; так как маркиз даже не удостоил принять его, когда он явился, но поручил мистеру Гринвуду презрительно отвергнуть его предложение; так как маркиза отнеслась к нему как к человеку, которого и презирать-то не стоит; так как даже его искренний друг лорд Гэмпстед объявил, что затруднения будут непреодолимы, — это внезапное исчезновение всяких препятствий не могло не показаться ему очаровательным чудом. Он понимал, что согласие лорда и леди Персифлаж совершенно так же действительно, как согласие лорда и леди Кинсбёри. Случилось нечто, что в глазах всей семьи как бы подняло его из грязи и поставило на величественный пьедестал. Все это делалось потому, что его почитали итальянским аристократом. А между тем это совершенно неверно, он никому не позволит так величать его, насколько в его
Пребывание его должно было продолжаться два полных дня. Один был всецело посвящен любви. На следующее утро, после первого завтрака, он очутился с глазу на глаз с лордом Персифлаж.
— Очень, очень рад, что имел удовольствие видеть вас здесь, — начал хозяин. Роден на это только поклонился.
— Я не имею удовольствия лично знать вашего дядю, но в Европе нет человека, которого я бы больше уважал.
Роден снова поклонился.
— Все подробности этого вашего романа мне известны через д'Осси. Вы знаете д'Осси? — Роден объявил, что не имеет чести знать итальянского посланника.
— А, ну, конечно, вам надо познакомиться с д'Осси. Не стану обсуждать, соотечественник ли он вам или нет, но познакомиться вам с ним надо. Он — большой приятель вашего дяди.
— Я только благодаря случаю познакомился с дядей и даже узнал, что он мне дядя.
— Совершенно верно. Но случай последовал, а результат, к счастью, остается. Несомненно, вам придется принять свою фамилию.
— Я сохраню то имя, которое ношу, лорд Персифлаж.
— Вы убедитесь, что это совершенно невозможно. Королева этого не допустит. — При этих словах Роден широко раскрыл глаза, но министр иностранных дел посмотрел на него в упор, точно желая его уверить, что хотя он прежде ни о чем подобном никогда не слыхал, это тем не менее правда. — Конечно, дело не обойдется без затруднений. В настоящую минуту я не сумел бы посоветовать, как это следует обделать. Может быть, вам лучше было бы подождать, пока ее величество выразит желание принять вас как герцога ди-Кринола. Раз она это сделает, вам не останется другого выбора.
— Не останется выбора относительно собственного имени?
— Ни малейшего. В настоящую минуту я, в значительной степени, думаю о благе моей родственницы, лэди Франсес. Придется что-нибудь устроить. Пока я еще не совсем ясно различаю путь, но, без сомнения, что-нибудь устроится. Герцог ди-Кринола, я уверен, найдет себе приличное занятие.
Тут он позвонил в маленький колокольчик, и Вивиан, личный секретарь, вошел в комнату. Вивиан и Роден были знакомы, они обменялись несколькими любезными словами; но Роден был вынужден расстаться с лордом без дальнейших протестов относительно предполагаемых желаний ее величества.
Часов около пяти его пригласили в собственную, маленькую гостиную лэди Персифлаж.
— Не правда ли, я была к вам очень добра? — спросила она, смеясь.
— Действительно, очень добры. Что могло быть любезнее как пригласить меня сюда, в замок?
— Это я сделала для Фанни. Но сказала ли я вам хоть слово о вашем ужасном имени?
— Не говорили; сделайте милость, лэди Персифлаж, будьте добры до конца.
— Да, — сказала она, — я буду добра до конца, при всех. Я ни слова не говорила об этом даже Фанни. Фанни — ангел.
— Я с вами согласен.
— Это само собой разумеется. Но даже ангел не откажется от общественного положения, принадлежащего ему по праву. Вы не должны позволять себе предполагать, чтобы даже Фанни Траффорд была равнодушна к титулам. Есть жертвы, которых мужчина может ожидать от девушки, но есть жертвы, которых ожидать нельзя, как бы она влюблена ни была. Фанни Траффорд должна сделаться герцогиней ди-Кринола.
— Боюсь, что этого я не в состоянии для нее сделать.
— Дорогой мой мистер Роден, это должно быть. Я не могу позволить вам уехать отсюда, не объяснив вам, что, как жених, вы не можете отказаться от своего титула. Если б вы намеревались остаться холостяком, я не берусь решить, как далеко могли бы завести вас ваши своеобразные понятия, но так как вы намерены жениться, то и у нее будут свои права. Предоставляю вам судить, честно ли было бы с вашей стороны просить ее отказаться от намерения, которого она будет вправе ожидать от вас. Подумайте об этом, мистер Роден. Теперь я вас более на этот счет беспокоить не буду.