Мариша Огонькова
Шрифт:
Первые сведения о новом жильце поступили от Екатерины Серапионовны. Марише она сообщила, что Борис Николаевич специалист по западной литературе, главным образом по немецкой. После тяжелых фронтовых ранений он нашел в себе силы закончить аспирантуру и подготовить кандидатскую диссертацию. Тема ее — писатели-романтики, поэты «Бури и натиска». Екатерине Серапионовне следовало бы разъяснить, что это за штука такая «Буря и натиск», но Мариша и так догадалась, что это что-то шибко интересное, а то разве бы такой серьезный
На осторожный Маришин вопрос: а где же у Бориса Николаевича жена?.. — старушка ответила, что, кажется, они разошлись. Мариша попыталась представить себе дурочку, которая отказалась от такого интересного, непьющего, образованного мужчины, и ничего не могла понять. Никаких внешних недостатков в Борисе Николаевиче не было. Правда, лицо у него почти всегда было бледное, голос негромкий, движения сдержанные, и лет ему можно было дать больше, чем ему было на самом деле. Одевался он тепло и, пока не приобрел уличного термометра, каждое утро вежливо осведомлялся у соседок, какова сегодня погода.
Хозяйство у нового жильца было самое примитивное. Пробавлялся он пищей случайной, но Мариша не раз наблюдала, как расточительно много сыплет Борис Николаевич в чайник заварки. У них в деревне такой порции хватило бы на неделю, и то не попить.
Поначалу она стеснялась Бориса Николаевича: он казался ей недоступным, немножко, может быть, гордым. В этом и не было ничего удивительного: ведь он был такой ученый, о чем бы он с ней стал разговаривать? Но вскоре Марише представился случай убедиться, что это не совсем так.
Она приобрела себе новое пальто из темно-синего драпа, на шелковой подкладке. Старое, купленное ей еще Романком четыре года назад, теперь никакого вида не имело. На радостях она отправилась со своей обновой на Полянку. Там в прихожей висело большое зеркало, в котором можно было себя как следует оглядеть.
На Екатерину Серапионовну и на Валентину Михайловну новое пальто особого впечатления не произвело. Но тут из своей комнаты вышел Борис Николаевич, внимательно посмотрел на Маришу и вдруг сказал:
— Вы знаете, я бы немножко укоротил рукава. И хорошо бы какой-нибудь светлый шарф.
— Ого! — весело заметила Селиванова. — Очень дельное предложение.
Она тут же принесла бледно-голубую крепдешиновую косынку и повязала Марише на шею.
— Вы не считаете, товарищи, что нам пора пристроить нашу девицу за какого-нибудь хорошего мужика? — сказала она.
Мариша смутилась и проговорила совсем тихо:
— Зачем? Не обязательно.
Борис Николаевич ей улыбнулся и подмигнул, как будто хотел подтвердить, что действительно не обязательно: какая в этом радость? Еще двадцать раз успеется.
Однажды, придя на Полянку, Мариша не застала никого, кроме Бориса Николаевича.
— Это вы, Марина?
— Это Макар, — пояснил Борис Николаевич. — Скучает без хозяйки.
Селиванова только что уехала в Новый Афон. Екатерина Серапионовна считала Маришу своим человеком, поэтому намекнула ей, что Валентина Михайловна отправилась туда не столько для того, чтобы отдохнуть, сколько чтобы избавиться от очередного назойливого поклонника.
Макар подтвердил свою тоску еще одним глубоким вздохом. Вздохнула и Мариша. Оглядела комнату: в углу над книжным шкафом густо туманилась паутина.
— Вы давно знакомы с Валентиной Михайловной? — спросил Борис Николаевич.
— Давно. Мы с ней вместе в военном госпитале работали.
— Как же это могло быть? Ведь вы же тогда ребенком были.
— А вот и могло! Меня в порядке исключения туда взяли. Я очень сильная была.
Борис Николаевич взглянул на ее маленькие руки.
— Неужели? А сейчас?
— Сейчас еще сильнее. — Мариша улыбнулась и вдруг спросила: — Борис Николаевич, вы не разрешите, я у вас тут приберусь?
Он оглядел свою комнату, словно в первый раз ее видел.
— Что вы, с какой же стати?.. Если не возражаете, давайте лучше выпьем чаю.
После первой же очень крепкой чашки сердце у Мариши страшно заколотилось.
— Что это с вами?
— Упарилась…
К чаю у них ничего не было. На кухне стояла баночка с вареньем, принадлежавшая Екатерине Серапионовне, но ее, естественно, решили не трогать.
— Сделаем вид, что мы варенья не любим, — сказал Борис Николаевич. — Налить вам еще?
Потом он спросил, откуда она родом: воронежская, тамбовская, курская?
— Тульская, — оживленно ответила Мариша. — К нам можно через Венев ехать, а можно через Узловую.
И, не ожидая дальнейших расспросов, она рассказала, какое у нее было прекрасное, ласковое детство, когда были живы и отец и мать. Как всей семьей ходили в колхозный сад собирать яблоки. Десять мешков наберешь, одиннадцатый твой. Сорта были хорошие: грушовка, аркад, анис, а из поздних — боровинка, антоновка.
— У нас и в своем саду было много. Только куда их? Варенья в деревне не варили.
— И не жалко вам было от ваших яблок уезжать? Мариша только рукой махнула: где они уж теперь, эти яблоки!.. Объяснила, что в войну уцелело у них на огороде всего одно корявое деревце. Его трясли все кому не лень, и свои и соседские. На самой макушке оставалось всего с десяток яблок, которые она сама на Преображение сбивала длинным шестом, чтобы испечь в русской печи. Так сладко пахло!.. А вернулся брат, он и эту яблоньку ссек под корень, чтобы было удобнее пахать.