Марий и Сулла. Книга вторая
Шрифт:
Метелла молчала, потом тихо сказала:
— Ты, Ойней, честный и верный человек. Я посоветуюсь с господином, чем тебя наградить.
Она подошла к зеркалу, вделанному в стену: гладкая металлическая поверхность отразила лиловую тунику, вышитую золотом, надетую поверх второй, прозрачной, белую грудь и руки как бы выточенные из мрамора; красные полусапожки с тесьмами, усаженными жемчугом, облегали ноги, а из волос, зачесанных в форме башни, торчали золотые и серебряные шпильки, сверкая рубинами и сапфирами.
«Понравлюсь ли ему? — подумала она. —
— Ты что, Ойней? Уж не влюбился ли в госпожу? Атриенсис испуганно вскочил. Сулла, смеясь, похлопал его по плечу и повернулся к Метелле:
— Что случилось, Цецилия? Жена объяснила.
— Да, наградить тебя нужно, — сказал Сулла. — Может быть, ты согласишься стать вольноотпущенником, если я подарю тебе лучшую лавку? Или доходный дом? Или виллу? Или дам денег на покупку лупанара?
— Воля твоя.
— Знаешь лупанар у Делийского моста? Это лучший в Риме: он приносит большие доходы и славится самыми красивыми девушками… Но лено уклонялся от платежа налогов, и эдилы посадили его в тюрьму; лупанар будет продан с публичного торга. И ты его купишь, Ойней!
— Воля твоя, — повторил грек, волнуясь: на лице его выступили красные пятна, а глаза жадно блестели.
— Я женю тебя на лучшей девице этого дома, — продолжал Сулла, — и ты будешь с ней счастлив. Хорошо?
Ойней упал на колени, схватил полу тоги и прижался к ней губами.
— О, господин! Ты добр не менее госпожи, и я всю жизнь буду молиться Зевсу-громовержцу о вашем здоровьи и благоденствии.
— Встань! Завтра получишь свободу и деньги, увидишь Тукцию. Она хороша и прекрасно знает свое ремесло. Иди.
Он остановился перед позолоченным изображением крылатой Фортуны, осмотрел статую Юпитера, Минервы, Нептуна, Аполлона, Дианы и Цецеры — и остался доволен.
— Благодарю тебя, Цецилия, — улыбнулся он. — Прикажи подать на пиршестве абидосские устрицы и вина не сегодняшнего и не прошлого консулата, а также левкадское, лесбосское, тавосское, косское, хиосское, кумское и родосское.
— А сколько будет гостей?
— Не меньше трех граций и не больше девяти муз. Это значило, что число собравшихся не превысит девяти человек и что они поместятся за одним столом.
— Кто же?
— Какай любопытная? Увидишь. И он похлопал ее по щеке.
VIII
За столом возлежали Сулла, Цецилия, верховный жрец Метелл Далматский, Люций Лициний Лукулл, консул Помпей Руф, молодой всадник Тит Помпоний, гистрионы Росций и Эзоп и канатная плясунья Арсиноя.
Беседа велась о виллах, о лучших местностях Италии, уготованных самими богами для отдыха, о морских купаниях, и Сулла утверждал, что его вилла близ Путеол, расположенная недалеко от морского берега, является чудом мира.
— Она находится в великолепном саду, — говорил амфитрион, — не уступающем садам Гесперид, а рядом шепчет солнечно-сапфировое море. И кругом
— Конечно, твоя путеолская вилла прелестна, — сказал Росций, — но и Байи с их теплыми водами хороши. Вилла Мария…
— Да, прекрасна, — быстро продолжал Сулла, — но она не для плебея. Старый Марий уподобился женщине, и несколько дней в году, которые он там проводит, памятны для окрестных жителей. Что он там делает? На песчаном морском берегу нежит, как боров, свою грузную тушу, и невольницы моют ее, выщипывая волосы; потом он купается и пьет из серебряного сосуда, употреблявшегося при служении Вакху…
— А я предпочитаю шумную жизнь Неаполя, — проглатывая устрицу, сказал Эзоп. — Люблю созерцать памятник сирене Парфенопе, гимназию, состязания эфебов, посещать школы гладиаторов, участвовать в священных играх, которые происходят каждые пять лет: я состязаюсь в изящных искусствах, в ловкости метания диска, в беге и кулачном бою. Всё напоминает о Великой Греции: и обычаи жителей, и язык, и греческие имена… О Эллада, Эллада, мать искусства, философии и наук!.. В Неаполе нет недостатка в теплых источниках и купальнях, а подземный ход между Дикеархиейи Неаполем — единственный в Италии: свет проникает на большую глубину через отверстия, пробитые в земле, и дорога для повозок и путников освещается ровным тусклым светом…
— Я забыл название — Дикеархия, — улыбнулся Сулла, — помню только Путеолы. Я люблю их: небольшой торговый пункт, стоянка кораблей, а за городом — Гефестов рынок…
— Ты говоришь о равнине, покрытой серой? — вскричал Эзоп. — Она печальна, как глаза этой невольницы…
И он указал на рабыню, наливавшую вино в бокалы.
— Это Рута, — сказала Метелла, — девочкой она была куплена Марком Эмилием Скавром в Заме… Подойди, Рута! Скажи, откуда ты родом?
— Госпожа моя, я из Иудеи, а попала в Африку случайно: родители мои умерли, а дед бежал от гнева синедриона и жестокостей Гиркана…
— Отчего ты грустна?
— Нет, госпожа, я весела…
Рабыня улыбнулась, но глаза ее по-прежнему были печальны.
— Земля велика и заселена множеством племен и народов, — сказал Тит Помпоний. — Иудея соприкасается со Счастливой Аравией, где живут эрембы, но ее угнетают жадные и безумные жрецы…
Сулла не любил за столом ни политических, ни чересчур умных бесед, предпочитая шутки, пение, смешные рассказы, игры и музыку.
— Твои познания делают честь твоему уму, Тит Помионий, — заметил он, — но знаешь прекрасную пословицу: не засеяно поле — без забот хозяин. Так и ты: не сей мыслей за столом, чтобы не было забот хозяину…
Тит Помпоний пожал плечами:
— Если так, то позволь возразить тебе словами Менандра: маленькая выгода несет большой убыток. Разве было бы мало пользы от моих речей?
Но Лукулл шутливо захлопал в ладоши:
— Такая польза хороша для школьниц и для девочек, которых наставляют на путь Весты, не так ли, благородный Метелл? А мы далеки от школы и от весталок, как земля от солнца.