Мария, княгиня Ростовская
Шрифт:
Старик выпрямился.
— Я стар, князь, и бояться мне нечего. Вот ты побил малую толику татар. А остальные? А что будет с жителями града сего, ты подумал?
Губы старика дрожали.
— Я так скажу тебе, Мстислав Святославич — всякий владыка обязан защитить народ свой. А ежели не может он этого сделать, то не защитник он, а обыкновенный тать. Разбойники лесные тож грабежом живут…
— Довольно! — Мстислав глядел на деда побелевшими от ярости глазами. — Токмо уважая седины твои, не отвечаю тебе, как должно. Кто ещё
Толпа притихла.
— Ежели стадо баранов вы, коим всё одно, кто их стричь будет и кто резать, тогда да. Тогда вам и татары сгодятся. А как же гордость, а как вера отцова?
— Дык верить оне нам не запрещают… — послышался голос из толпы. — Хоть три раза на дню молись…
Толпа вновь невнятно загудела — верно, мол…
— Ясно. Кто ещё сказать хочет? — Мстислав обвёл толпу глазами.
— Дозволь молвить, княже! — выступил вперёд рослый. Худой, как палка мужик с чёрной бородой клином.
— Кто ты есмь, человече?
— Купчина я здешний, Клим Онучин… бывший купец, теперь уже.
— Говори, Клим.
Купец обернулся так, чтобы видеть толпу.
— Люди, вот что я скажу вам. Наверное, многие уже горько пожалели, что поддались тогда страху и отворили ворота пред погаными. Так и так смерть выходит! Потому как хлеба нынче до весны не хватит, почитай, многим, а уж про сев без коней я молчу. И сидеть в граде постылом нечего более!
— У тебя ни жены, ни детишков, тебе-то легко! — раздался из толпы угрюмый голос.
— А я не за всех говорю, а за себя и за тех, кому ярмо татарское шею натёрло! — возвысил голос Клим Онучин. — И такие люди есмь тут!
Он повернулся к Мстиславу.
— Веди нас, князь! Коль пропадать, так хоть с пользой!
— Ну что же! — Мстислав улыбнулся. — Я уже думал, токмо овцы худые остались в граде сём. С хлебом, правда, и у нас трудно. Однако до травеня месяца дотянуть можно. А там вольных людей и лес прокормит. Берите с собой всё, что можно унести, и прежде всего сьестное. Кони татарские нам тоже ой как сгодятся. Всем прочим счастливо оставаться!
— А с этим что будет? — спросил Клим, кивнув на Дэлгэра.
— А что с ним будет? Ничего такого. Шкуру снимем да отпустим!
Они сидели на крепких низкорослых лошадках, как влитые. И в середине улыбался коренастый круглолицый монгол, щеря мелкие желтоватые зубы.
— Ну здравствуй, коназ Магаил.
— И тебе того же, Неврэ-нойон.
— Ты решил встретить нас в чистом поле, чтобы преградить путь к своему Чурнагиву, коназ?
Михаил улыбнулся.
— Славная шутка, нойон. Однако я просто хотел выразить тем почтение послу Бату-хана, то есть тебе лично. Кажется, так велит монгольский обычай?
Теперь кони князя Михаила и ханского посланника шли рядом, стремя в стремя.
— Ты хорошо знаешь монгольские обычаи, коназ.
— А ты хорошо говоришь по-русски, нойон.
— Э… У нас многие пренебрегают
Монгол широко, обезоруживающе улыбнулся.
— Язык врагов обязательно надо знать.
Михаил Всеволодович улыбнулся ещё шире.
— Я тоже так думаю, — ответил князь по-монгольски.
Неврэ громко захохотал.
— Да, коназ, как там у вас говорят: «этому палец в рот не клади»!
Ворота города были уже раскрыты настежь. Неврэ-нойон бросал цепкие взгляды на новоотстроенные стены города. Вместо привычного частокола бросались в глаза высокие срубы, окантованные по верху густо расположенными бойницами. Башни тоже поражали обилием закрытых стрелковых гнёзд. Сами ворота, сработанные из толстенных дубовых брусьев, были окованы крест-накрест полосами стали, под которыми почти не видно было дерева. В проёме виднелись зубья поднятых вверх решёток — целых три решётки! — также блестевшие стальной оковкой. Да, определённо урусы сделали выводы из обороны Злого города…
— Скажи, Михаил, — на сей раз монгол произнёс имя князя на удивление правильно. — Неужели ты думаешь, что всё это, — он кивнул на городские укрепления, — тебя спасёт в случае чего?
Михаил Всеволодович помедлил с ответом.
— Не так, нойон. Надеюсь я, что цена сего города в случае чего покажется вам чрезмерной. Не лучше ли мирно получать дань?
Посол коротко хмыкнул.
— Я полагаю, что Бату-хан напрасно отверг предложение, кое изложил тогда князь Андрей Рязанский, — Михаил Всеволодович придержал норовившего выйти вперёд коня. — Думаю, вслед за Рязанью дань великому хану согласились бы выплачивать все другие князья земли русской.
— И ты тоже?
— Я беспременно. Потому как понимаю разницу между нашествием разорительным и мирной данью.
Монгол снова хмыкнул.
— Отчего же ты не открыл ворота перед Менгу-ханом, когда он подошёл к стенам Кыюва?
— Обязательно открыл бы, — невозмутимо ответил князь Михаил, — если бы он подошёл вот как ты, с двумястами воинами. Но не с сотней тысяч. Между данью и сдачей на милость существует некая разница, согласись.
Неврэ-нойон улыбнулся.
— Ну что же, коназ, по крайней мере говоришь ты верно.
Бурундай смотрел на ворота города Деревича с каменным лицом. На воротах была прибита мелкими гвоздями кожа. Человеческая кожа, на которой было написано крупными чёрными буквами:
«Следующая шкура твоя, Бурундай»
Вороны, потревоженные приближением монгольской конницы, орали, удобно устроившись на башнях и стенах города. Сытые, твари…
Бурундай со свистом втянул воздух.
— Так! Гонца к Ергану, пусть даст охотничьих собак. Ты и ты — со своими людьми в погоню, искать и найти. Как найдёте, гонца ко мне. Всем остальным отдыхать. Готовиться к походу!